Карибский кризис. Часть 1, глава 30

Глава 30,
Посвященная Тане Кондауровой
Впервые я увидел Таню Кондаурову в июне 1996 года; в то время я работал санитаром в судебно-медицинском морге. Худая длинноволосая 12-летняя девочка со взглядом испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки, под присмотром охранника стояла на улице возле судебно-медицинского морга, куда минувшей ночью поступил её отец. Я шёл на работу и остановился спросить зажигалку у водителя джипа, припаркованного наискосок от входа в тени, прикуривая, я увидел её – она, сводив четырехлетнего брата в кусты, заталкивала его обратно в джип.

Захлопнув дверь, она посмотрела в мою сторону, и тут я увидел её серо-зеленые глаза. Кто эти дети, я узнал минутой позже, когда встретил в регистратуре их мать, Арину, в сопровождении друга семьи Юрия Солодовникова (кличка «Солод», он, как и погибший Виктор Кондауров, работал в «офисе», с Солодом я был знаком через моего друга Трезора). Арине были нужны вещи погибшего мужа, но сотрудники СМЭ не имели права выдавать их без разрешения следственных органов (двое следователей присутствовали на вскрытии). А вдове срочно нужны были находившиеся при муже ключи и документы. По собственной инициативе я предложил ей решить вопрос. И во второй половине дня я забрал из сейфа ценные вещи погибшего – бумажник с документами, кое-какие золотые изделия и связку ключей – и привёз ей домой. Это было сделано совершенно бескорыстно, хотя мне грозили неприятности в случае, если бы всё это всплыло наружу. К счастью, следователям эти предметы не понадобились, а в СМЭ никто не хватился пропавших из сейфа вещей – ведь за ними никто из родственников погибшего не обращался.
В дальнейшем мы периодически виделись с Ариной в городе – приветствовали друг друга, спрашивали как дела, обычный светский разговор двух знакомых.
В середине августа 2000 года я встретил их обеих, мать и дочь, на кладбище, куда приходил навещать могилу Кати Третьяковой (с которой встречался в 1996г и которая погибла в августе 1997г). Таню было не узнать, теперь это была высокая, стройная, гибкая, как молодое деревцо, девушка, она посмотрела на меня с явным любопытством, и я еще машинально подумал: «Надо же, мимо меня созрел такой персик».
В начале сентября Арина позвонила мне на работу в кардиоцентр и попросила организовать обследование дочери, жаловавшейся на «боли в сердце и сердечные перебои». (впоследствии выяснилось, что Таня придумала всё это, чтобы мать свела её со мной). Я договорился насчет обследования – ЭКГ, УЗИ, консультация и так далее, оказалось, она абсолютно здорова, хоть в космос посылай. Совершенно естественным образом наше общение продолжилось за пределами кардиоцентра, мы стали встречаться. Закончив обследование, она приезжала ко мне в офис после школы, но не сидела безучастно в ожидании, когда я освобожусь, а предлагала посильную помощь – что-то напечатать, отнести-принести, так постепенно она втянулась в работу и была зачислена в штат.
Арина была не в восторге, когда узнала результаты обследования, и пыталась остановить наши отношения. Она прямо потребовала от меня, чтобы я не морочил девчонке голову и прекратил свидания. Но уже было поздно. Любовь не остановить. Она прорвется сквозь стены, проторит путь в самых прочных преградах, сломает любые запреты. И даже её первое робкое дыхание уже непобедимо.
На одном, очень важном этапе наших отношений, стоит остановиться подробнее.
Шестого ноября, в мой день рождения, Таня преподнесла мне восхитительный подарок… Утром я вернулся из командировки, из Казани, привёз рентгенпленку и не заезжая домой, поехал в кардиоцентр, чтобы выгрузить её на складе. В дороге я попал в снежную бурю и был до предела вымотан. А мне еще микроавтобус разгружать.
Таня появилась неожиданно – без предварительной договоренности и без звонка. Сначала она проследовала в офис, но охранники сказали ей, что я на складе, и тогда она обошла вокруг здания и пришла ко мне. Мы долго целовались, а потом сели в машину и поехали. Я молча доехал до пустующей квартиры на Ярославской улице (родители купили эту жилплощадь, но не сдавали, и у меня были ключи), и мы некоторое время сидели напротив подъезда и слушали музыку. Спокойный, тихий, полупризрачный прохладный джаз рассыпался по салону, шуршащие щеточки по неровной поверхности барабана, казалось, разносили щепотки звуков слушателям, а вкрадчивый голос что-то нашептывал – каждому отдельное послание. Постепенно, исподволь, поверх шипящего звука барабанов прорисовывались ненавязчивые духовые, подкатывавшиеся, словно волны. Будто где-то за стеной невидимое создание тихо плачет, и соленая влага медленно заполняет все вокруг. Слабозаметный вокал незаметно исчез, остались одни тихие клавишные.
Нам обоим понравилась наша импровизация. Не сказали сегодня ни слова друг другу, и вот, приехали туда, где должно было произойти неизбежное. К дому номер 6 по улице Ярославской (к слову говоря, этот ведомственный дом построили югославы, строившие кардиоцентр, и половину жильцов составляли сотрудники кардиоцентра).
Наконец, я не выдержал:
— Послушай, не знаю почему, но я волнуюсь. Я не уверен, что мы поступаем правильно. Я спрашиваю себя: справедливо ли это?
— Всё хорошо, – торопливо перебила Таня.
Глядя вдаль, на реку, я продолжил:
— Мы с тобой сколько знакомы – два месяца уже, и у меня всегда было такое ощущение, будто я что-то у тебя отбираю, что-то святое. Ведь любят только раз в жизни, как наши родители. Это не так просто – взять и полюбить. В нашей ситуации особенно сложно именно тебе. Недаром сказано: первый, кто откроет лицо невесты, становится ей близким.
— Меня это не волнует – совсем, ни в голове, ни в сердце.
Мы посмотрели друг на друга с пониманием того, что это глубоко не так. И продолжили разговор. Я оттягивал развязку, наступление которой желал всё сильнее и сильнее, Таня меня убеждала, хотя уже чувствовала, что просто подыгрывает. Говорили приглушённо, и от этого каждое слово приобретало особое значение.
— …Андрей, мой любимый Андрей! Ты не берёшь часть меня. Я так хочу, это мой выбор. Я буду любить тебя тихо-тихо – так, что никто не заметит.
Я окинул взглядом здание – от первого этажа до шестнадцатого. В котором проживала добрая половина кардиоцентра. Если кто-то что-то пропустит, и не узнает о перемещениях своих соседей, то сможет справиться у консьержа и получить исчерпывающую информацию.
— «Тихо любить» говоришь… Но так не бывает. И это, твоя мама – я за тебя отвечаю перед ней.
Она словно ждала эти слова.
— У моей мамы какие-то сложности с тобой, а не со мной. За меня не волнуйся.
Я немного опешил от такой постановки вопроса.
— Но мне от этого не легче.
— Необязательно об этом всё время думать. Зачем впутывать в наши отношения кого-то третьего?!
— Опять же, Таня – «тихая любовь». Когда мы выйдем из этого подъезда…
— Для начала туда нужно зайти, – нетерпеливо перебила она.
— …мы будем уже не те, что сейчас. В одном арабском стихотворении говорится, что мужчина – это молоко, а женщина – сахар. Когда они соединяются, молоко растворяет сахар. Нет уже прежних соединений, есть сладкое молоко.
Она сделала восхищенное лицо и ответила абсолютно серьёзно:
— Ты такой глубокий, такой начитанный.
Конец словесной игры уже был близок. Нам надоело разговаривать.
— Хорошо, – сказал я, повеселев, – будем смотреть на это с хорошей стороны. Ты, наверное, заметила, что я еле сдерживаюсь, глядя на тебя. Понимаешь, что тебе придётся выдержать?! Слышала когда-нибудь такое слово – «хардкор»?
Она потупила взгляд с прелестной стыдливостью:
— Я справлюсь.
Серо-зеленые её глаза, обладающие даром стольких превращений, то жестокие, то бесстыдные, то смеющиеся, – эти ясные глаза я видел перед собой, даже когда она на меня не смотрела, и с отчетливостью будущего воспоминания знал, что взгляд её всегда будет следить за мной. Мне на роду написано влюбляться в зеленоглазых девушек, я вспомнил Катю, её изумрудные глаза. И прежняя печаль посетила меня; печаль была в воздухе, и прозрачные её волны проплывали надо мной, над Таней, вдоль её ног и груди; и печаль выходила из Таниного рта невидимым дыханием. Зеленый цвет представился вдруг мне выражением какой-то постигнутой тайны – и постижение было светлым и внезапным и точно застыло, не успев высказать всё до конца; точно это усилие чьего-то духа вдруг остановилось и умерло – и вместо него возник зеленый фон. Потом он вдруг превратился в серо-зеленый, как будто усилие ещё не кончилось и зеленый цвет, посерев, нашёл в себе неожиданный, матово-грустный оттенок, странно соответствующий моему чувству и имеющий отношение именно к этим двум девушкам – Кате и Тане. Их постигла одна и та же судьба, одно и то же наказание – Я. Как говорила Катя – «самый несерьёзный человек на свете». На мгновение показалось, вот-вот я соединю этот сегодняшний день, слова сегодняшней девушки, целовавшей меня, с тем ушедшим временем, вдруг пойму тайный ход своей жизни и увижу то, что не дано увидеть – глубину своего собственного сердца, ту, где решается судьба.
Я почувствовал, как затуманилась моя голова и что уже не я, а кто-то другой, которого я знал и не знал, никогда не колеблющийся, руководит моими поступками.
Резким движением я вытащил ключ из замка зажигания, взялся за дверную ручку:
— Так, всё, пойдём!
Мы вышли из машины и направились к подъезду.