Глава 31,
Продолжение нашей с Таней истории
Понадобилось время, больше года, чтобы снова решиться на этот шаг, и, наверное, гораздо больше нравственных усилий, чем в первый раз. Таня замкнулась, ей казалось стыдным, что сама предложила себя, она опасалась, что я буду плохо о ней думать, и оправдывала свой смелый поступок тем, что «должна была». Отливу способствовало поведение матери. Арина была недовольна, что ситуация с невинностью дочери быстро изменилась после встречи со мной; но, будучи не в силах остановить события, она не только предоставила ей свободу, но активно помогала советами, участливо расспрашивала, вела дружеский диалог. Чем поставила Таню в ступор – свободу-то она получила, но что дальше?
Я отлично понимал её внутреннее состояние и догадывался, о чём говорят мать и дочь, и втайне радовался, что наши встречи постепенно сходят на нет – Таня перестала ездить в офис Совинкома, у нее появились репетиторы, подготовка к институту занимала всё свободное время, а у меня всё, что не связано с работой, автоматически отодвигалось в самую дальнюю очередь. Специально устраивать свидания, да еще находясь в родном городе – для меня, такого женатого, было верхом неблагоразумия. Я звонил Тане больше из чувства некоей обязанности, и облегченно вздыхал, если удавалось ограничиться просто звонком. Да, природа поймала нас в ловушку… но близость словно отрезвила нас обоих, что-то заставило проявить благоразумие, чтобы избегнуть хитростей природы. Отношения «должны» были развиваться, но как – никто из нас не знал.
Иногда мы встречались – ездили в уединенные места, такие заведения, где вряд ли встретишь знакомых. Будучи обремененным многочисленными заботами, готовясь к переезду в другой город, возможно ли было развивать отношения с девушкой, которая смотрит на мир сквозь смех и солнце?! Зная, что мне пора домой, Таня предупреждала мои попытки поцеловать её и даже просто притронуться.
Всякий раз, выезжая из ворот кардиоцентра, я вспоминал Танины автомобильные упражениея на этих склонах, как она за рулем моей машины чуть не угодила в открытый люк, как подрезала «шестерку» и наехала на бордюр. Она быстро научилась ездить, но вспоминалась не уверенная её езда по городу, а именно те первые неуклюжие кульбиты. Память избирательна и хранит не всё.
Некоторое время у Лены Николовой и Юли Чуприной (тогдашнего главбуха) были вопросы к Тане – где она сохранила такой-то документ, какие договоренности были с таким-то контрагентом, и у меня был лишний повод позвонить ей. Но когда она полностью передала дела, остался один повод – наши отношения. А поддерживать отношения ради них самих мне приходилось через силу.
Всё же, я не мог не интересоваться судьбой Тани – как она закончила школу, поступила ли в институт. Мне было недостаточно того, что она знает о моём существовании и не более. И, не бывая в городе, я хотя бы раз в неделю звонил ей. Таня обратилась ко мне за помощью, когда у нее возникли проблемы с некоторыми предметами (мой отец знал многих преподавателй ВАГСа – Академии Госслужбы, куда она поступила, этот вуз находился через дорогу от ее дома), и я ей помог. Наверное, это не было любовью – в нашей ситуации всё должно было разгореться после первой близости либо заглохнуть навсегда. Разрыв обычно плохо переносится, и бывшие любовники, как правило, с трудом переносят общество друг друга, – по крайней мере, первое время после расставания.
Мы с Таней поддерживали какие-то странные отношения – связь без связи, и если вначале я звонил ей почти по принуждению, то в конце 2001 года для меня стало потребностью видеть её, слышать её голос. Не зарекайся, никогда не говори никогда – какая мудрая мысль! Тот, кто говорит такие вещи, может открыть глаза только тем, у кого они широко закрыты. Но сколько раз я высмеивал то, что потом с удивлением обнаруживал у себя. Как презрительно я относился к высказываниям наподобие «Рукопожатие этой девушки значит гораздо больше, чем секс»; при этом сам столкнулся именно с такой девушкой. Вся тайна чувственности в наших отношениях была в этих неуловимых соприкосновениях – многозначительных, сдержанных и нежных.
«Запретный плод сладок», – ещё одна тривиальная поговорка. Но оказывается, нужно задумываться именно над такой банальщиной вместо того, чтобы изобретать велосипед.
Мне было несвойственно довольствоваться тем, что признано всеми, мне хотелось чего-то нового и своеобразного. Разве кто-нибудь когда-нибудь видел умного, глупеющего от препятствия?! Зимой 2001-2002гг года я приступил к постройке своего велосипеда.
Я ненавидел снег – очень неудобная жизненная позиция для петербуржца. Ненавидеть снежную зиму, не рискуя заработать болезнь на нервной почве, может житель какой-нибудь экваториальной страны, но не города, в котором снег лежит почти полгода – с ноября по март, а в лесах снег сохраняется до середины апреля. Как вообще можно любить снег? Его любят, наверное, только производители лыж, саней, пуховиков и снегоуборочной техники. Дед Мороз и тот его не любит, а такой веселый в основном потому, что знает, где живут все плохие девочки.
Снег достал меня и в солнечном Волгограде, куда я приехал в декабре в надежде отогреться после петербургских холодов. Была метель, и казалось, что нет ничего – ни домов, ни земли, а только белый дым, и ветер, и шорох воздуха; и когда я шел сквозь это движущееся пространство, то думал, что если бы легенда о сотворении мира родилась на севере, у каких-нибудь палеоазиатов, то первыми словами священной книги были бы слова: «Однако в начале была метель. Однако грёбаная метель». Сквозь снег летели и опускались на землю птицы, они то складывали, то вновь раскрывали крылья, точно не хотели расставатсья с воздухом – и все же садились; и сразу превращались в черные комки, шагающие на невидимых ногах, и выпрастывали крылья особенным птичьим движением.
Я возвращался из ресторана, находящегося на улице Чуйкова – там проходила встреча с клиентом, заведующим лабораторией НПЗ. Хороший результат – удастся сбагрить кое-какой зависший на складе товар. На улицах не было никого, почти все окна были темны. Я вдруг представил, как должно быть сейчас на Кавказе, в горах. За деревьями стучат дятлы; белые снежные горы засыпают над ледяными полями озер; и внизу, в долине, плывет в воздухе тоненькая звенящая сеть, застывающая на морозе. И я вдруг исчез из своего сознаиня – как бывало, когда заплывал далеко в море, или читал книгу, которая меня захватывала. Меня окружал и проходил сквозь меня безмолвный концерт. И уже не я, а кто-то другой шёл по заснеженному городу, проходил мимо знакомых домов, и двигался дальше, потому что нужно было куда-то идти. Но куда и зачем – это оставалось непонятным. Я нёс в себе бесконечное количество мыслей, ощущений и картин, которые испытал и видел, – и не чувствовал их веса. Вместе с тем во мне появилось ожидание какого-то события – и тогда, подумав над этим, я понял, что давно уже слышу за собой шаги. Я обернулся: окруженная лисьим воротником своей шубки, как сверкающим серебристым облаком, широко открыв глаза, глядя сквозь медленно падающий снег – за мной шла Таня. Мне стало трудно дышать; снежный туман стоял вокруг меня – и всё, что затем произошло, случилось помимо меня и вне меня: мне было трудно говорить, и голос Тани доходил до меня словно издалека.
— Такой быстрый, за тобой не угонишься.
— Сейчас поймаю такси и поеду домой спать – у меня самолёт в шесть утра.
— Ты уже улетаешь? А почему ты не позвонил, что приехал?
— Я буквально туда-обратно, весь день на ногах.
Я отвечал, говорил, и огорчался из-за того, что всё произносимое мной было неправильно и не соответствовало моим чувствам. Таня пристально смотрела на меня, и на секунду в её зрачках промелькнула досада, когда стало понятно, что она не сможет вывести меня из состояния мгновенно наступившего оцепенения.
Мы шли вместе, Таня держала меня под руку; вокруг был снег, падающий крупными хлопьями. Когда дошли до её дома, она высвободила руку. Мы остановились. Ей нужно было идти в арку, мне – дальше, на проспект Ленина, где можно было поймать такси.
— А-а, мама уже спит, – сказала она, будто опомнившись.
И, подойдя ко мне вплотную, взяла двумя руками за воротник моей дубленки:
— Пойдём ко мне!
В тумане перед собой я видел её неподвижное лицо – казалось, оно не рядом, а на довольно большом расстоянии. Я не двинулся с места.
— Что с тобой, скажи мне, почему ты молчишь? – потребовала она.
Я стал что-то сумбурно объяснять: уже слишком поздно, а мне в половине пятого вставать, завтра важная встреча в Москве, и если я не посплю… Я скоро снова прилечу, ещё до Нового года, а уж после Нового года… будет много свободного времени, никаких дел, можно будет встречаться сколько угодно… ходить в кино, кафе, ночные клубы, непременно зайти к ней в гости…
Не дослушав, она молча развернулась и пошла от меня прочь. Проследив, как она, дойдя до конца арки, повернула вправо, я медленно побрел в сторону проспекта Ленина. Снег все шёл по-прежнему и исчезал на лету, и в снегу клубилось и пропадало всё, что я знал и что мне было дорого до тех пор. Я не спал всю ночь, и лишь тогда стал сожалеть, что не пошёл к Тане, когда уже было явно поздно звонить и бежать к ней сломя голову. Я вспоминал её лицо и в самолете, проснувшись от бесконечного сожаления, причину которого не сразу понял, – и только потом догадался, что этой причиной были мысли о Тане. Я вновь видел её – сквозь снег, и метель, и безмолвный грохот своего потрясения.
В Тане оставалось нечто недосказанное, и, хотя я знал, что это недосказанное должно быть просто и обыкновенно, я всё же невольно создавал себе иллюзии, которые не появились бы, если бы ничего недосказанного не осталось. Моя фантазия была приучена к слишком усиленной и напряженной работе, – и раз начавшись, эта работа продолжалась, и её не всегда удавалось остановить. Обычно это происходило перед сном, и это, собственно, помогало засыпать. Стоило подумать о чем-то конкретном, сон снимало как рукой. И моему мысленному взору предстал большой дом в горах, окруженный вековыми соснами, черный лимузин, поджидающий меня у входа, дорога-серпантин, по которой приятно прокатиться, особенно если едешь навстречу морю. И этот лёгкий и хрупкий мираж со временем стал разрушать законную и заслуженную привлекательность прежнего счастливого и спокойного реального существования.
Карибский кризис. Часть 1, глава 31
