Карибский кризис. Часть 3, глава 80

Глава 80,
О наиболее редкостной и наиболее изумительной из всех моих бесед со святым Иосифом, какие на протяжении наших отношений имели место

Я прилетел в Волгоград, как обычно, на выходных. Впервые за всё время нашего сотрудничества святой Иосиф назначил встречу за пределами своего кабинета в офисе компании Волга-Трансойл – а именно в кафе на первом этаже дома, в котором он жил. На самом деле то было пригламуренное заведение с ценами много выше средних, принадлежащее жене хозяина Волга-Трансойла, сочетавшее в себе салон красоты, бутик, и кофейню. Когда я вошёл в заведение, за пять минут до назначенного времени, старый седой полковник уже был на месте – он сидел за столиком у окна, недопитая чашка кофе стояла перед ним. Выглядел он немного уставшим и как-то по-домашнему в своём коричневом кардигане от Burberry. Я был настроен довольно недружелюбно, а при мысли о том, что пятью этажами выше в квартире старого седого пердуна томится Таня, мне хотелось наброситься на него и придушить. Но, памятуя наказ Марины, я изобразил в некотором роде приветливость.
— Я не знал, что здесь кафе, – сказал я, снимая пальто. – Салон красоты, пафосный магазин готовой одежды, а кафе на вывеске не значится.
— Мы часто находим нужные вещи там, где даже не думали их искать, – сентенциозно изрёк Иосиф Григорьевич. – Ты будешь кофе?
Тоном завсегдатая он подозвал официантку и сделал заказ.
Сперва мы обменялись незначительными фразами. Задав старому седому полковнику несколько вопросов о последних городских событиях, я убедился, что мой оппонент настроен миролюбиво. Отвечал он односложно, и разговор умолк, едва начавшись. Полюбезничав с официанткой, святой Иосиф посмотрел на меня покровительственным взглядом, означавшим: «рассказывай, с чем пожаловал». Итак, пришло время скрестить шпаги. Я начал говорить голосом тихим, медленным, и как бы идущим из неведомых далей:
— В настоящее время мы пришли к такой многосложной ситуации, в которой мне крайне трудно разобраться… Последствия печальны… Как приступить к этому вопросу, без того, чтобы не впасть в глубокую скорбь… Когда я начинал свой бизнес…
Вслед за этой фразой последовал рассказ о развитии Совинкома: трудо выебудни, первые крупные сделки, частые командировки, расширение географии продаж. Было трудно, но усталости не чувствовалось. Коллектив был небольшой, но дружный. Работали все с удовольствием, на первом месте у всех были интересы компании. Приезжая на выходных в офис, можно было увидеть там коллектив в полном составе. Это были хорошие времена. Потом что-то изменилось. Уволилась Юля Чуприна, совмещавшая несколько должностей, при ней фирма делала самые первые шаги.
…В этом месте своего рассказа я вспомнил, что Юлю Чуприну выдавила Ирина – повесила на неё недостачу. Мысленно вздохнув, я продолжил рассказ:
— …Потом ушла в декретный отпуск Лена Николова, про которую можно было сказать, что она – это Совинком. Из отпуска она не вернулась по болезни. Я часто приезжал к ней домой, я знаком с её мужем. Затем уволилась Лена Гусева, лучший бухгалтер за всю историю фирмы. Ирина стала набирать сотрудников, один другого хуже. Взяв людей на работу, она не отвечала за них. Если что-то случалось, она обвиняла своих людей, а не себя. Но, надо отдать ей должное, будучи плохим руководителем, сама она работала за десятерых менеджеров по продажам, её КПД всегда был самый высокий на фирме. Главным показателем её работы являлись цифры продаж. Но потом она сломалась. Это произошло с появлением Паперно. Если поднять документы за прошлый год, то можно увидеть, что до апреля 2004 года баланс фирмы оставался положительным. В мае был небольшой минус, но, принимая во внимание текущие продажи, можно было с уверенностью прогнозировать нивелирование отрицательного сальдо в ближайшие полтора-два месяца. Но этого не произошло. Наоборот, к августу провал увеличился и достиг пятнадцати миллионов рублей. Паперно не смог внятно объяснить природу этого явления. Пришедший ему на смену Расторгуев еще больше усугубил ситуацию. Он не занимался развитием продаж, он начал административную реформу и полностью в ней увяз. Инвестиции в аптечный бизнес пока что не окупились. Экспортный НДС пришлось перечислять на Экссон из своих денег. Для получения бонусов менеджеры увеличивали объём продаж, реализуя товар почти по себестоимости, а в ряде случаев ниже неё. Непонятные махинации происходили в кардиоцентре с «возвратами». Все это было при полном попустительстве Расторгуева. Сейчас имеет место провал… затрудняюсь назвать точную цифру, но это больше двадцати миллионов рублей, не считая многочисленных займов и кредитов. То ли по своей природной тупости, то ли намеренно, Паперно с Расторгуевым даже не додумались вовремя сделать разделительный баланс и спрятать долги на левую фирму, они повесили это дерьмо на Совинком. Коллектив фирмы окончательно превратился в безмозглое стадо потребителей. Недоразвитые, малоумные, дикие люди, которые считали себя руководителями, не удосужились сделать элементарный экономический анализ, остановиться, разобраться и исправить ухудшающееся положение. Напротив, они запустили необратимый процесс, в котором взаимное сцепление следствий и причин привело к экспоненциальному росту убытков. Потом они технично соскочили.
Выдержав паузу, я продолжил:
— Теперь эти мошенники довели фирму своими тратами до разорения и вынуждают меня к поступкам… мягко говоря, незаконным… чтобы выйти из ситуации. Они думают, что отгородившись от меня, заставив меня разгребать сделанные ими благоухающие кучи… очернив меня перед поставщиками, клиентами, перед всем обществом, они будут благополучно цвести – как роза на помойке?! Отнюдь. Я не заплачу из своего кармана ни копейки по их долгам. Если у меня начнутся неприятности, я найду способ повернуть всё в свою пользу.
Я остановился, чтобы перевести дух. Я вошёл в роль, и картины мрака, нарисованные мной, так потрясли меня самого, что я не в силах был продолжать. Сделав над собой усилие, я все-таки продолжил:
— …Стоит ли терять время, обливая презрением этих недоумков, мозги коих объемом и содержимым подобны воробьиному яйцу? Давайте перейдем к предмету нашей беседы.
В первом полугодии намечаются три областных тендера на общую сумму пять миллионов долларов. Юнитекс и Югмедсервис на этом тендере отдыхают.
При этих словах святой Иосиф едва заметно кивнул.
«Марина была права! Ай да умница!» – подумал я. И продолжил.
— …Но дело не в этом. В преддверии конкурса эти людишки, движимые своими низменными инстинктами, начнут громко портить воздух – разглашать… некоторые порочащие меня сведения. Всем понятно, что «собака лает – ветер носит», но улаживание всех вопросов приведет к удорожанию проекта. Мне кажется, нам это не нужно.
Сделав акцент на слове «нам», я пристально посмотрел в лицо старому седому полковнику. Оно оставалось непроницаемым. И я продолжил с живостью:
— …Выиграв эти конкурсы, во втором полугодии мы приступим к другим, более масштабным. Это городские конкурсы, для успешного участия в них потребуется поддержка Кармана. К сожалению, волна сплетен, в которых пошлость сочетается с глупостью, и даже злость и недоброжелательство необычайно мелки – все эти россказни достигли ушей Евгения Владимировича. Вынужден отметить, что упомянутые истории затронули его за живое. Хороший человек Евгений Владимирович Карман, жаль, что тронулся умом…
И я добавил убедительным, почти конфиденциальным тоном:
— В самое ближайшее время ему растолкуют на Сименсе, что к чему. Хотелось бы еще иметь пророка в своем родном регионе…
Окончив речь, я откинулся на спинку стула. С чрезвычайной серьёзностью смотрел я на святого Иосифа. Он пребывал в глубокой задумчивости, большая мрачная складка пересекла его лоб. Смотря в упор на меня, он сурово и твёрдо изрёк:
— Руководствуясь своим всеведением, могу аргументировано сказать: ты до конца не осознал, что ты наделал. Помнишь наш уговор по Волжскому – шестьсот тысяч до конца прошлого года? А наши ежемесячные расчеты?! Ты задолжал мне две зарплаты. Так не делается. Ира не даст соврать: я ей показывал ведомость, в которую внесены все мои подзащитные. В ведомости видно, что все платят в срок. Все, кроме тебя. Я же разношу конверты по кабинетам – я тебе подробно рассказывал по каким. А вдруг меня кто спросит за тебя? Что я буду говорить? Что?!
Тяжелый немигающий взгляд старого седого полковника сверлил меня. Он продолжил натиск:
— …Молчишь… Была у меня мысль сломать тебя через колено… Не сидел бы ты вот так передо мной сейчас, не рассказывал бы свои истории… О разном… Думаешь, кто-нибудь стал бы возражать, если бы из твоего кооператива сделали пугало для всех любителей лёгкой наживы?! В городе крутятся три копейки, и каждый игрок знает, у кого в данный момент времени эти три копейки находятся. Ты знаешь, сколько оперов сидят без серьезных дел?! Лоточник пожаловался на ларёчника – а им разбирай! Выше не прыгнешь: этого не тронь, к тому не подходи, третий – депутат, четвертый – правозащитник. Сбор блатных и нищих, и у каждого свой защитник. А ребятам погоны как-то надо зарабатывать. Им только скажи, что есть такой расхититель бюджетных денег – беззащитный… К тебе придут в офис, а твое производство – мечта любого оперативника!
Во время этой речи, исполненной гражданских чувств, лицо старого седого полковника оставалось суровым и мрачным, но, по мере приближения к развязке оно стало приобретать более снисходительный вид. И, наконец, он заговорил голосом глубоким, идущим от сердца, с бьющей по морде добротой:
— …Но раз уж ты пришёл ко мне с объяснениями – я попробую тебя понять. Не могу обещать, что всё пойдет, как по маслу, но с людьми поговорю – может так случиться, они войдут в положение. Ты должен назвать мне чёткие сроки, когда принесёшь деньги. И мы сможем, проанализировав всю твою ситуацию, шаг за шагом выбраться из кризиса.
Он умолк с видом пастыря, все еще колеблющегося, отпускать или не отпускать грехи кающемуся грешнику.
Я изобразил покаяние:
— Иосиф Григорьевич, вы же видите, что не по своей вине я оказался в столь стесненных обстоятельствах. Во-первых, мне причинен огромный экономический ущерб. Деньги стали для меня предметом вечных забот. Во-вторых, своими инсинуациями Расторгуев и компания привели в замешательство многих моих клиентов. У меня берут товар и не спешат расплачиваться. Таким образом, своим скотством Паперно с Расторгуевым не только повергли в изумление всю здравомыслящую общественность, но и существенно расстроили мои дела. Назвать конкретные сроки я смогу не ранее, чем через две недели.
Он энергично возразил:
— А они показывают обратное – что ты контролировал каждую операцию, каждый денежный перевод. Они были связаны по рукам и ногам в своих действиях. Их показания совпадают с «письмами» Ирины Абдурахмановны.
(Святой Иосиф часто коверкал отчество Ирины Кондуковой и вместо «Алексеевна» говорил «Абдурахмановна»)
— Коллективный сговор, – уверенно ответил я. – Они находились тут, в центре событий, и я в своих действиях руководствовался их суждениями. Я делал только то, что они мне советовали.
Святой Иосиф не согласился с моими словами и стал спорить: а почему я, здравомыслящий человек, действовал по указке неразумных и недалёких сотрудников? Почему опутался их напевами? И вообще, по его сведениям, никто мне был не указ и я контролировал все денежные потоки, вплоть до копейки. Я парировал, сказав, что все руководящие должности были заняты его людьми, за которых он ручался как за себя самого, и мне ничего не оставалось делать, как подчиняться им, поскольку их слова – это его слова. Оправдываются только трусы, и старый седой полковник предпочёл проигнорировать мои доводы, вместо этого он потребовал выплатить уволенным бунтовщикам долги по зарплате, отпускные и выходные пособия в размере 300,000 рублей.
Я возмутился:
— Как интересно: они меня разорили, и я им еще за это должен заплатить! Может, мне пойти и сделать им всем оральное удовольствие?! Что-то они попутали в своих ролевых ожиданиях!
— Как ни странно, Андрей, после всего случившегося люди верят в тебя, они хотят работать с тобой. Ты бы лучше не иронизировал, а встретился бы с ними и поговорил. Может, вам удастся найти общий язык, договориться на новых условиях. Если перераспределить полномочия, изменить структуру твоего предприятия, возможно, его удастся спасти. Ты же не станешь утверждать, что в твоей епархии всё превосходно.
Я пожал плечами:
— Ничто не превосходно, но всё держится, одно другим подтыкается, одно другое подпирает. Было время, когда я хотел создать прозрачную управляемую структуру и нанимал одного за другим болванов-управляющих. Вовремя одумался, и оставил всё, как есть. Потом эта болезнь началась у Ирины. Она думала, что найдет таких людей, которые будут делать всю черновую работу, а она будет водить пальцами и заниматься только тем, что ей интересно. Всякий умник, приходивший на должность управляющего, вникнув в дела, удивлялся: «Не понимаю, как фирма держится». Каждый пытался сделать революцию, требовал исключительных прав и полномочий. Естественно, никому такие права не были даны – я дорожил своими людьми. Управленцев – пруд пруди, а грамотных исполнителей – по пальцам можно пересчитать. Вот и Расторгуев, придя на фирму, задрал нос, заложил руки за спину, и, расставив ноги, изрек: «Не понимаю, как фирма держится». А держалась она потому, что её не трогали, потому что я не шёл за советами ни к юристам, ни к аудиторам, ни к другим дипломированным обезьянам. Проблемы начались тогда, когда Расторгуев начал перетряхивать всю структуру, когда раздул штат и разрушил существующие взаимоотношения. Во все времена клиенты знали, что Совинком – отличная компания. Никто не может отрицать этого, спросите того же Расторгуева: что говорят в больницах?! «Надежность, имя, репутация». И сейчас, когда это перестало быть правдой, надо кричать об этом еще громче…
— Иначе говоря, всё держалось на честном слове, – сказал Иосиф Григорьевич с иронией в голосе, и добавил, подняв кверху указательный палец. – Хочу заметить: на твоем честном слове. А оно у тебя, как погода в твоей Северной Пальмире – меняется по десять раз на дню. А вдруг бы что случилось: сам понимаешь, все под богом ходим… И что тогда – как управляться, если все вопросы, даже самые мелочные, замыкаются на тебе?!
— Но позвольте! – запротестовал я, – какая мне печаль до того, что будет после того, как со мной что-то произойдёт?!
В ответ святой Иосиф энергично возразил:
— Позволь тебе не позволить. В твоих делах завязаны серьёзные люди, от твоего настроения, от твоего гормонального статуса зависит целое предприятие. Когда ты отправлялся на свои курорты, когда ездил по командировкам по всей России, у меня давление поднималось! В командировках ты ни в чём себе не отказывал… слухами земля полнится. Как представлю, что какая-нибудь клофелинщица подсыпет тебе в чай чего-нибудь несъедобное… А я тут цепочки выстраиваю, с людьми договариваюсь! У тебя должен быть преемник – брат, сват, или кто-нибудь еще – живой человек, который сидит на месте, чтобы к его руке был привязан тревожный чемоданчик с красной кнопкой.
— Ну-у, Иосиф Григорьевич… что касается командировок – да, было весело, всё девочки да рестораны, но это не значит, что я никогда и ни над чем не задумывался. Наоборот, после девочек и ресторанов, в тишине и одиночестве, вот тогда вспомнишь всё, и на душе особенно печально. Что касается преемников, то у меня есть брат – Максим, есть Ирина, есть Ренат из Петербурга, есть Марина! Полномочия равномерно распределены между несколькими людьми.
— Так, так… – проговорил святой Иосиф, явно заинтересованный, и принялся расспрашивать про Марину и Рената. Получив от меня самые общие сведения, он выразил желание встретиться с петербургскими сотрудниками в ближайший их приезд в Волгоград.
Я, в свою очередь, назвал ориентировочные сроки, когда эти встречи могут произойти (уже не стал напоминать, что Ренат приезжал сюда в декабре, звонил святому Иосифу, договаривался о встрече, но тот на встречу не явился, а вместо себя прислал омоновцев), и повторил дату, когда смогу предоставить график платежей. В ответ святой Иосиф удовлетворённо кивнул и выставил свои условия:
— Встреться с Расторгуевым и Паперно. Просто поговори – может, найдёте точки соприкосновения. Нет у них идеи фикс создать свою контору – люди просто хотят спокойно работать. И еще…
Подняв на меня дружелюбно-насмешливый взгляд, он сказал:
— …Перепиши ты на них это несчастное помещение, 19-ю аптеку. Ты же не заплатил району 100 тысяч благотворительной помощи, без которых твой договор будет расторгнут в самое ближайшее время. У тебя долги по аренде. Рано или поздно ты будешь вынужден оставить это дело, да еще с крупными штрафами.
— Нет проблем, Иосиф Григорьевич – пусть заплатят, и я им сделаю хорошо.
Мы заспорили. Святой Иосиф в который раз выставил своих шестёрок людьми с мозгами, думающих и самостоятельных, которые могут по своей инициативе пожаловаться на меня в прокуратуру; я отвечал, что мне их жалобы до фонаря, так как у меня есть такой надежный защитник, как он. Разговор зашёл в тупик. Старый седой полковник продолжал настаивать, чтобы я переписал 19-ю аптеку на ЮМС и выплатил бунтовщикам долги по зарплате, я же твердил, что, мол, пускай они возместят мне экономический ущерб, и долги по зарплате будут выплачены из этих денег; что же касается помещения, то пусть мне сначала компенсируют мои расходы, понесенные при передаче его Совинкому от горздравотдела, а там видно будет. Нет квитанции – нет белья. И хотя святой Иосиф говорил разумные вещи – по этому помещению я задолжал району более 200,000 рублей и в любой момент договор аренды мог быть расторгнут – всё же из духа противоречия продолжал сопротивляться.
Наконец, старый седой полковник не выдержал и сказал с плохо скрываемым раздражением:
— Ты, наверное, не понял до конца, что мой вопрос по помещению – это не просьба, и даже не требование. Это свершившийся факт, осталась маленькая формальность – переписать договор, и точка! Не будем больше возвращаться к этому, у меня уже голова болит от словопрений.
«Как его разобрало!» – подумал я и сказал шутливым тоном:
— Вопросов нет, Иосиф Григорьевич, это же я так, для поддержания разговора…
— …И с деньгами поторопись, – продолжил старый седой полковник, глядя в окно, – а то, как мне с людьми из УВД разговаривать?! Я им что-то говорю, а они смотрят на меня, клювики распахнуты…
Весело посмотрев мне в глаза, он поднял правую кисть и стал сближать большой палец с указательным, и удалять их друг от друга, изображая птичий клюв:
— …как галчата: дай, мол, покушать! Пока не сунешь в клювик чего-нибудь, не понимают, что им говорят, хоть плачь. Ей-богу, как дети малые!
Между тем непроницаемое лицо Иосифа Григорьевича хранило тайну его мыслей, лишь чуть прищуренный взгляд и едва заметная улыбка свидетельствовали, возможно, о каких-то приятных мыслях.
Я пообещал «придумать что-нибудь с деньгами». Некоторое время мы молчали, думая каждый о своём. Затем, беседа возобновилась, но тусклая, неоживлённая, и вертелась вокруг декабрьского «бунта». Вынужденный молча выслушивать уничтожающие реплики в адрес своих подзащитных, святой Иосиф отыгрался на Павле Дурове, которого он окрестил «Паша толстый».
…Расстались мы с дружеской непринужденностью.