КМИЗ динамил с отгрузкой рентгенпленки. В РКБ уже давно оприходовали мониторы – к открытию роддома оборудование должно быть на месте. Никто не торопился оплачивать поставленную продукцию. Крайним в этой ситуации оказался Андрей – Игорь Викторович вытряс свою часть денег, нужную сумму для него пришлось изъять из оборотных средств, а выручка от продаж аккумуляторов – деньги Маньковского – погоды не делала. Назревали проблемы – с клиентами или поставщиками, кому как повезёт.
Пришлось жаловаться Галишниковой. Она заявила, что нечего жеманничать с этими КМИЗовскими чинушами, их надо постоянно пинать ногами, чтобы они шевелились. Андрей ответил, что занимался рукопашным боем, и если начнёт пинать ногами, то не с кого будет взыскивать долг, а цивилизованные методы воздействия уже исчерпаны. И она через каких-то знакомых вышла на директора КМИЗа, тот сделал внушение своим подчиненным, и они в течение двух дней сформировали заказ, и сообщили о готовности к отгрузке.
День отъезда, как обычно, был суматошным. Покидаешь офис на два-три дня, а такое ощущение, что на год. Нужно дать десятки распоряжений, предусмотреть все мелочи.
— Вы же всегда на связи, всё равно будете звонить в офис каждые полчаса, – говорил Тишин, видя, как шеф носится по кардиоцентру.
Андрею, наконец, удалось раскачать «нарушителей» – докторов из отделения нарушения ритма. Это были его однокурсники, трое неразлучных друзей. Они объяснили механизм закупок в отделение. Оказалось, заведующий умудряется привлекать спонсоров, которые перечисляют крупные суммы, и эти деньги тратятся по его усмотрению. Бухгалтерия их даже не видит – средства идут напрямую поставщикам, а те отгружают товар кардиоцентру. В конечном счете, спонсоры оказываются не такими уж и спонсорами – у сотрудников этих предприятий не возникает проблем с дорогостоящими расходными материалами при госпитализации в кардиоцентр. Получается, предприятия платят за лечение работников, а не оказывают бескорыстную помощь. Для заведующего главной идеей было то, что средствами распоряжается лично он, а не руководство.
Андрей объяснил ему то, что в принципе, и так было известно – как проводится «конкурс котировочных заявок», и почему у Совинкома всегда цены ниже, чем у других. Никуда спонсорские деньги не уйдут, и все заявки будут выполнены. Он попытался убедить его еще и в том, что в случае работы напрямую со спонсорами сбоев так же не будет никаких, и все условия будут соблюдены. Выслушав, заведующий отправил Андрея в ординаторскую – уже в который раз. Это была какая-то игра – начальник говорит, что решает всё сам, а подчиненные составляют заявку; те же утверждают, что власть в их руках, а шеф подмахивает подпись, не глядя, что подписывает. В другой день говорилось обратное, и Андрей терялся в догадках, как же всё на самом деле.
В тот день он сразу направился в ординаторскую. Эти трое бойцов, его однокурсники, сначала напоили его водкой, затем принялись выспрашивать о том, как он работает с другими отделениями, не практикует ли возвратные схемы. Андрей ответил, что если б даже такое происходило, всё равно б не рассказал, несмотря на их многолетние отношения и студенческую дружбу. А когда осилили две бутылки на четверых, ему была предложена такая же схема – у них был свой товар, и нужно было через Совинком отгрузить его в аптеку – опять же, по их заявке. Андрей выдвинул свои, далеко не джентльменские, условия. Почему-то его однокурсники последними прибились к его берегу, и то по причине того, что деваться некуда – заместитель главного врача всех отправляет в Совинком. И в то же время остальные отделения уже давно работают с ним, причем без принуждения. Вот такая институтская дружба.
Ему стало ясно, что в отделении творится «контролируемый хаос» – то же, что когда-то происходило у него на фирме, пока он не стал полновластным хозяином. Да и общую ситуацию в кардиоцентре можно было охарактеризовать такими же словами. Какой-то многополярный мир, в котором главный врач, хоть и поддерживает порядок, обеспечивая нормальное функционирование учреждения, но заведующие всё же умудряются проворачивать свои делишки.
«Протрезветь до приезда домой», – с такими мыслями Андрей спускался по лестнице с пятого этажа – последнее отделение, в котором он не утвердился как главный поставщик, находилось на последнем, пятом, этаже.
Размышления были прерваны телефонным звонком. Это была Лена Николова, она сообщила, что «в офис заходил с ужасным видом Штейн».
— Обожди, Лена, не так быстро. Он заходил один, или с кем-то ужасным?
Мысли путались, Штейн был уже вычеркнут из всех памятей, и всё равно откуда-то вылезал. Почему нигде не сказано, как избавиться от спама?!
Лена рассказала, что в офисе полно народу – все сотрудники, в том числе недавно нанятый менеджер по продажам, доктора из кардиоцентра, она голову не поднимает от бумаг. Тут, подняв голову, заметила Штейна. Он навис над ней, как тень отца Гамлета, она чуть не вскрикнула от ужаса. Выглядел он, как сумасшедший, и одет, как бомж. Посмотрев вокруг диким взглядом, он вышел из кабинета. Теперь ей кажется, что это она сошла с ума – никто из присутствующих не заметил, что в кабинете был кто-то посторонний, и все над ней смеются.
— Спасибо, Лена, я сейчас всё выясню, – сказал Андрей.
Спустившись на второй этаж, он прошёл по коридору, далее через холл, мимо лифтов, мимо аптечного пункта и офиса охранников, и вышел на улицу. Чтобы попасть к воротам, нужно было пройти по широкому длинному пандусу. Это было излюбленное место для прогулок пациентов – по бокам, у ограды, стояли лавочки, на них сидели одетые в больничную одежду люди. С левой стороны, в конце пандуса, стоял, прислонившись к ограде, Штейн. Он был небрит, выглядел резко постаревшим, каким-то ссутулившимся и скособоченным. Лена оказалась права – его вид соответствовал её описанию. Всклокоченные волосы, глубокие морщины, пристально устремленные в бесконечность глаза – типичный габитус деревенского одержимого.
Андрей подал руку.
— Это лишнее, – сказала Штейн, не меняя позы.
— Лома Ебанадзе, местный авторитет, слыхал про такого? – чётко произнёс Андрей первое, что пришло ему в голову. – Он связан с Маньковским, зав. реанимацией. Ебанадзе решал мои проблемы, потом упал на хвост, сказал, что я ему должен, и поставил на счётчик. Все доходы уходят туда, мне ничего не достается. Это мафия Маньковского, страшные люди, о существовании таких… лучше не знать.
Штейн посмотрел на него прозревающим насквозь взглядом, и устало проговорил:
— Ты меня кинул. Я дал тебе всё, привёл за ручку к лучшим клиентам. Когда тебя уволили из инофирмы, я подогнал охеренную сделку со Стеррадами. Теперь ты замкнул всё на себя, и я тебе уже не нужен. Знай: ты кинул меня. Не буду разбираться, бог тебе судья.
«Особенно к руководству кардиоцентра ты привел за ручку. А если б я неправильно сыграл с Рафаэлем, не было бы этой охеренной сделки со Стеррадами. И так по каждому эпизоду – нет правых, как и нет виноватых, всё решал случай, импровизация».
Так думал Андрей, и, мысленно придравшись к этой неточности, окончательно утвердился в своей правоте. Не было пощады и сожаления к отодвинутому в сторону компаньону; а то, что сейчас происходит, этот финальный разговор – всего лишь подчистка хвостов. И уже не имеет никакого значения, кто прав, а кто виноват, потому что Андрей давно пожинает плоды проводимой им политики.
— Как ты сказал – «бог», ты сказал: «осудит бог»?! – презрительно проговорил Андрей. –
Это что ещё за хрень, это такой Санта Клаус для взрослых, который, в отличие от детского, никогда не приносит подарков?! Это он меня накажет?!
Штейн выглядел так, будто живым на небо взлететь собирается. Ни слова не говоря, всё с тем же расфокусированным, устремленным в бесконечность взглядом, он повернулся влево, и пошёл на выход. Андрею ничего не оставалось, как восхититься своим бывшим компаньоном – да, мир не знал такой возвышенной силы и гордого смирения.
Придя в офис, Андрей с порога обратился к Лене Николовой:
— Ты не сумасшедшая, это был он.
Его слова были встречены дружным смехом – оказывается, сотрудники делали ставки, был ли это призрак, или живой человек, и что вообще произойдёт.
— Да всё нормально, за работу, – сказал Андрей. – Афанасий Тихонович, вы проверили микроавтобус?
Народ не так-то просто было успокоить. Переждав взрыв восторга, Андрей снова призвал всех к порядку.
Тут у него зазвонил мобильный, какой-то незнакомый номер.
— Але!
— Андрей Александрович?
— У аппарата.
— Архипов, областное управление транспорта.
Андрей подобрался, игривое настроение улетучилось. Он поднял руку, все притихли.
— Мы подготовили сводную заявку от областных автотранспортных предприятий на аккумуляторы, – продолжил начальник областного управления транспорта, о существовании которого Андрей давно забыл. – Когда вы к нам сможете подъехать?
— Через двадцать минут, Николай Алексеевич.
— На проходной будет пропуск, подниметесь сразу ко мне в приёмную.
Конец связи.
Оторвав от уха трубку, Андрей некоторое время смотрел на неё. Его охватило чувство безудержной радости. Вот это пруха пошла! Не успел он осмыслить проблему – из-за каприза Быстрова из оборота фирмы выведено более десяти тысяч долларов – как эта проблема сама собой решилась. Заявка на всю область – это значит, удастся сбагрить не только зависший склад, но и заработать на дополнительной поставке! Определенно, вмешались какие-то добрые ангелы или сердобольные эльфы.
Очнувшись, он попросил заварить ему покрепче кофе – алкоголь ещё не выветрился.
* * *
Вечером, дома, уже собравшись, намереваясь спускаться к машине, он заметил, что дверца холодильника открыта.
— Мариам!
— Да, – ответила она с кухни. – Ты уже уходишь?
— Задержусь трошки.
По дороге на кухню он резким движением закрыл холодильник. Войдя, непроизвольно подбоченился.
— Мариам, ты знаешь, что будет, если держать дверцу холодильника постоянно открытой?!
И он нарочито нудным тоном принялся детально объяснять, к чему это приведёт – поломка дорогостоящего бытового прибора, крупные непредвиденные расходы.
— Я похожа на дуру, или на сумасшедшую?! Зачем так долго объяснять? Я просто не обратила внимания, только и всего, – ответила она спокойно, выслушав от начала до конца всю тираду.
У него промелькнула мысль, что она это делает специально. Всё, что дарили его родители на свадьбу, либо уже сломано, либо отвезено на дачу, а поломки происходят аккурат перед отъездом, когда он куда-то спешит. Но озвучивать такие мысли не стоит – конечно, если нет желания прямо сейчас развестись.
— Мне делать специальный доводчик двери, чтобы она закрывалась? Хотя, мне кажется, и это окажется бесполезным – в один прекрасный день и он сломается.
— Если тебе что-то не нравится – я тебя не держу. Найти такую, которая будет закрывать твой холодильник.
— Мариам… кажется, я спокойно разговариваю, и говорю элементарные вещи, ты не можешь обвинить меня в необъективности.
— Ты всегда говоришь правильные вещи, ты уже надоел своим занудством. Собрал вещи, вот и езжай в свою командировку, оставь меня в покое.
Она опять затевала скандал, ей нужно было напиться крови, зарядиться энергией. Уехать так, не выяснив отношений, означало по приезду получить мега-скандал. Уже проходили.
— Да, ты верно подметила – я никогда к тебе не придираюсь. Не сую нос в женские дела, не капризничаю с едой, не предъявляю других претензий. Меня всё устраивает, но есть некоторые…
Договорить он не успел, она оборвала его резким замечанием:
— Ах, тебе не нравится, как я готовлю, но ты, видите ли, не делаешь замечания, потому что такой снисходительный! Я так и знала, что ты с трудом переносишь меня. Из-за ребёнка, да? Тогда знай: если любви нет, нам лучше сразу расстаться, чтобы мальчишка не рос в неблагополучной семье.
В этот раз она решила устроить грандиозную разборку. Думая, что уже привык и на автопилоте может гасить такие вспышки, Андрей с удивлением обнаружил, что противник не стоит на месте, развивается, и каждый раз придумывает всё более изощренные способы прессинга. Что делать? Доказывать свою правоту? На это жизни не хватит. И здоровья. Не следуй за правдой, она истощает зрение.
— Тебе не надоело передергивать, почему ты постоянно всё ставишь с ног на голову?!
Мариам недовольно пожала плечами:
— Да? Ты «не суёшь нос в женские дела»? Конечно, ты никогда не помогаешь мне по дому.
Она применила испытанный, безотказный приём – провокация, вызов на дискуссию, в ходе которой будут разобраны многочисленные случаи. Он будет доказывать, что помогает по дому, она опровергнет все его доводы, и выдвинет новые обвинения. При этом будет всё передергивать, одержать верх в этой полемике невозможно, он, не выдержав, сорвётся, повысит голос, начнёт выплёскивать эмоции, завяжется перепалка, в которой ему, потерявшему над собой контроль, уже тем более не победить. Она, увидев его бессилие, а самое главное, нервное истощение, потихоньку свернет дискуссию, обернув всё в свою пользу, и заставит униженно извиняться. На всё про всё – около тридцати минут.
Он посмотрел на часы. Она заметила его взгляд и подлила яду.
— Торопишься? Ну, давай, выметайся, тебе же некогда, у тебя дела, бизнесмен чёртов.
«Тридцатью минутами уже не обойтись, минимум час», – подумал он, и, чтобы не терять время, ринулся в бой.
— Разве я что-то говорю не так, что-то такое, что противоречит здравому смыслу? Ты когда-нибудь слышала, чтобы я тебе приказывал приготовить профитроли вместо варёных сосисок? Меня абсолютно всё устраивает. Но ты не реагируешь на самые обыденные вещи. Ты знаешь, что продукты в холодильнике нельзя хранить открытыми – ну просто нельзя, это непонятно только наверное идиоту. Но ты с садистским упорством шинкуешь палку колбасы и выкладываешь открытой на тарелке в холодильнике. Окна в квартире круглый год задраены, даже летом, в сорокаградусную жару, ты утверждаешь, что тебя продует. Хотя, опять же, не надо ходить на занятия по гигиене в мединституте, чтобы иметь представления о проветривании. А мясо! Миллион раз говорил тебе: непрожаренное мясо и мясо с кровью – две огромные разницы. Ты же с упорством, достойным лучшего применения, кладёшь мне в тарелку едва размороженные окорочка. Я что, похож на людоеда?!
— Ты и есть – людоед. Боже, как я была слепа! Сколько в тебе ненависти! Ты ведь ненавидишь меня, ты столько времени держал всё в себе, и вот, наконец, показал своё истинное лицо. Дура я, слепая дура. Думала – семья, ребёнок… А что я получила?!
Говорила она обречённым голосом – слова, которые разжалобили бы камень. Это был плач вдовы в лачуге на окраине Тифлиса. Но декорации были совсем другие. А от «людоеда» не могли укрыться победные искорки в её глазах. Как быстро достигнут результат! Несколько завершающих мазков, и можно будет ехать.
Тематика спора переместилась из кухонно-бытовой области в область возвышенных чувств. Это было не хорошо, и не плохо, – это было никак. Смысл оставался прежним – кровь.
— Мариам… я люблю тебя, ты не можешь не видеть этого.
— Заткнись, не произноси это слово! Не оскорбляй мои чувства! Да, я видела, ты любил, когда мы только встречались, не было бы свадьбы, если б не любил. Без любви я бы не вышла замуж. Но сейчас, когда всё умерло, не смей говорить о любви. Да что ты можешь знать об этом чувстве, ты, кобель!
Она начала переигрывать, сама того не замечая. Фальшивая патетика всегда была её слабым местом. Нужно было срочно сгладить неловкость, иначе будет придуман новый сценарий, и тогда вместо одного придётся отыграть несколько актов.
Повезло, что днём выпил водки. Был лёгкий, но всё же отходняк. Нужная бледность на лице присутствует, небольшая слабость. Надо только вспомнить что-то трагическое, чтобы вызвать хотя бы слабой степени слезоотделение, и, если повезет, другие вегетативные реакции, свидетельствующие об изнеможении.
Удовлетворенно подумав, что находится на верном пути, под музыку семи пощёчин Андрей начал просить прощение, заговорил о своей невнимательности и нечуткости.
Мариам продолжала сыпать страшными обвинениями, но уже больше по инерции – он, войдя в роль, начал верить в то, что говорит, и вид его действительно стал жалок. Она поверила, дело было на мази, теперь очередь за ней, в таких случаях она произносила слова наподобие «Что ж, я понимаю, любовь умерла, давай хотя бы сохраним видимость нормальных отношений, но умоляю, не унижай меня, выказывай хотя бы внешние признаки приличия».
И, о чудо! Она произнесла именно эти слова!
От удивления, что всё было разыграно, как по нотам, и оттого, что вспомнил это идиотское, придуманное им имя вымышленного гангстера – Лома Ебанадзе, он чуть не расхохотался. В этот момент он стоял на коленях перед ней, смиренная голова покоилась на её коленях, а тело конвульсивно дёргалось от нахлынувших эмоций. Это выходил алкоголь, но сверху было видно, что муж не на шутку расстроен. Она погладила его голову, почувствовав, что подол халата пропитывается его веселыми слезами.
Стоило ему поднять голову, это была бы катастрофа.
Отца спас сын. Проснувшись, Алик сначала запищал, потом захныкал, а потом и завизжал. Мариам опрометью бросилась в спальню, Андрей, умывшись холодной водой, наделав себе пощёчин и болезненных щипков, отправился за ней. В полумраке спальни она не видела отчетливо его лицо. Он взял ребенка на руки, стал целовать его.
— Давай сюда, нам надо кушать, – стала распоряжаться она, забирая у него крошечное существо, которое надрывалось от крика и отчаянно перебирало ручонками с малюсенькими пальчиками.
— Нет, уж, обожди, не так быстро.
И он стал тискать малыша, качать, целовать во все открытые места.
— Дай сюда, это тебе не игрушка, он хочет есть!
И она силой забрала ребенка.
Ссора была исчерпана. Андрей и Мариам уже были не повздорившие супруги, а заботливые родители. Всё, что приходило им в голову, напитывалось чувством к их ребенку, связывалось с ним, значило и не значило в связи с ним. Когда Мариам задраивала наглухо все окна, она думала о том, как бы не простудился малыш. А когда Андрей раскрывал обратно окна, то думал о том, чтобы малыш рос закаленным.
— Чего стоишь, иди наведи нам смесь!
Алик уже успокоился, зачмокал, пристроившись к груди. Нужно было срочно вскипятить чайник, навести детское питание, перелить в бутылочку со специальной соской (пол-Москвы обегал в поисках этой соски!), затем охладить до комнатной температуры – процедура, доведенная им до автоматизма. Прямо как сегодняшнее примирение.
Где-то с полугода ей стало не хватать молока, и приходилось докармливать искусственным питанием. Малыш ещё не каждое принимал, и, как назло, то, что хорошо переносилось, оказалось в дефиците, опять же приходилось закупать в Москве ящиками.
Присев рядом с ней на кровать, Андрей следил за тем, как ребёнок высасывает бутылочку. Уже больше половины! Бежать за новой?
И он спросил, может, сделать ещё бутылку. Бывало, не хватало одной, когда материнского молока оказывалось мало.
— Дура я, сглупила. Надо было заставить высосать всю грудь. Иди делай новую бутылку.
Через несколько минут он принёс новую бутылочку со смесью. Алик пищал и не хотел брать грудь.
— Ты посмотри, какой хитрец! Такой маленький, и какой уже хитрый! Весь в папу. Ну-ка, бери, там есть ещё!
Но Алик упорно отказывался от груди, требуя более удобную для него соску. Отворачивался, проглатывая, правда, молоко, которое сцеживалось, и кричал, размахивая ручонками.
— Может, сцедить и вычислить объём, который обычно выходит, и не давать бутылочку, пока не высосет то, что есть?
— Сам понял, что сказал? Мне что, поставить водомер на грудь, чтобы вычислить то, что он высосал?!
Андрей расхохотался, и Мариам улыбнулась ему в ответ. Даже Алик, получивший, наконец, вожделенную бутылочку, улыбался, посасывая.
— Ты напоминаешь мне своего Веню – такой же занудливый чурбан. Ну как, объясни мне, как можно вычислить объём, который твой спиногрыз высасывает? Если он отгрызёт мне ляжку, будет видно там, килограмм, или два, но молоко!?
— Не знаю, Мариам… нужна какая-то… импровизация. Туда – сюда, грудь – бутылочка. Я заметил, что этот наш хитрец с каждым разом высасывает всё меньше и меньше. И отказывается от груди. Но с удовольствием сосёт из бутылочки то же самое, сцеженное молоко.
— Он просто ленится. Лентяй, весь в папочку!
Алик, насытившись, уже игрался маминым соском. Ухватившись ручонкой, отпускал, потом пытался вновь поймать.
— Сегодня появился этот обморок, Штейн, перепугал весь офис, вернее, одну только Николову, а она перепугала остальных.
Андрей сказал это непроизвольно, просто потому, что в это время суток рассказывал жене разные новости, это было для неё чем-то вроде сериалов, а для него – как поход к психотерапевту. Оба получали удовлетворение, и, даже бывая в командировках, вечером, с девяти до десяти он разговаривал с женой по телефону, это был священный ритуал.
Она ахнула от удивления.
— Он приходил… он без спросу появился в городе?
Андрей сообщил лишь конечный результат:
— Я отшил его на х**, он больше никогда не появится! А знаешь, что я ему сказал?! Я ему выдал полный ахуй и сам чуть не ахуел. Вначале я протянул руку, он говорит: это лишнее…
— Да мне уже неинтересно слушать, ты рассказал конец.
Мариам поднялась с кровати, стала укачивать ребенка, напевая.
— Спи, моя радость, усни… Ты рассказал конец, а надо было всё по порядку… В доме погасли огни… А что ты ему сказа-а-ал… Птицы заснули в саду, рыбки уснули в пруду… А если он снова появится…
— Мы его не искупали, – прошептал Андрей.
— Сейчас мама придёт, что с ней, задерживается. Мы искупаем… ночью, когда проснется… пожра…
— Мариам!!! Что значит пожрать?
— Тише… спиногрыз твой проснется через три часа… покушать… и мы его искупаем. Езжай, уже время. Давай, мы уже управимся тут сами.
Но Андрею уже расхотелось уезжать так скоро. Он пошёл на кухню, вымыл бутылочки, соски, помыл посуду. Тёща открыла дверь своим ключом, осторожно проскользнула на кухню.
— Он спит?!
— Засыпал десять минут назад. Вроде тихо.
Пришла Мариам, закрыла кран:
— Давай, езжай, посудомойка. Это правда – ты подал руку, а Веник ответил: «это лишнее», так всё и было?!
Взяв за руку, она отвела Андрея в коридор.
— Обувайся. Я позвоню, через час, поговорю с мамой, и наберу. Ты мне всё расскажешь.
Через двадцать минут, когда Андрей забрал Афанасия Тихоновича из дому, тот, усевшись за руль, сказал:
— Как обычно, Андрей Александрович, что бы вы ни говорили… выехать пораньше… мы всё равно выезжаем в половина одиннадцатого.
Андрей уже пристроился на разложенном заднем сиденье.
— Афанасий Тихонович… сегодня мы сдыхали наш зависший склад… имеется в виду – аккумуляторы… и ещё заказ на миллион на эту свинцовую х**ню. А я, вместо того, чтоб обработать заявку, целый вечер собачился с женой! Мы прилетим в Казань…
— В десять утра.
— Это хорошо. Остановимся в «Сафаре».
— Я понял, держать курс на «Сафар». А что вы сказали Штейну?
— Сказал, чтоб взял флаг и возглавил колонну на х*й идущих.
— Это мы уже все поняли, а как там всё происходило?
