Карибский кризис. Часть 3, глава 89

Глава 89,
Апокалипсис здесь и сейчас
Ни события в своём безудержном ходе, ни участие отдельных людей не поддержали моих замыслов одним рывком выбраться из кризиса. Неделя, предшествовавшая поездке в Вену, тянулась, как кошмарное видение. Я жил словно в грозовой туче, каждую минуту готовой разорваться. Всё это время я продолжал перехватываться, занимать и перезанимать, чтобы затыкать дыры. Я мобилизовал все свои резервы, но, даже если меня самого продать, это не решило бы проблему. О реализации недвижимости не могло быть и речи – во-первых, это не закрыло бы недостачу (при срочной продаже пришлось бы сделать большую скидку); во-вторых, в случае наступления катастрофы мало того что я становился банкротом, это не так уж и страшно, но ещё и бомжом.

Бремя долгов в конечном счёте легло на поставщиков, которые отгружали Совинкому в кредит. Так, собственно говоря, этот колоссальный долг и образовался: изначально деньги снимали на какие-то нужды из сумм, перечисленных покупателями за продукцию, которую, в свою очередь, брали на условиях отсрочки платежа. А когда подходил срок оплаты, то платили с очередной предоплатной суммы, и так далее по нарастающей. Павел и Михаил наняли юристов, чтобы грамотно сделать разделительный баланс и кинуть самых безобидных поставщиков. Обанкротить Совинком не было никакой возможности до тех пор, пока не будет выигран тендер в ОКБ, онкодиспансере и Михайловке. Чтобы вернуть Владимиру Быстрову его деньги, мне пришлось снова запустить руку в общественную кассу – я снял со счета во Внешторгбанке два миллиона. И полтора для Вадима Второва.
Это был, конечно, идиотский поступок, учитывая то, что и так уже снято очень много, но на меня оказывалось беспрецедентное давление, и я плохо чего соображал. Вообще Быстровы себя совершенно не контролировали, когда речь шла о деньгах. Если я задерживал ежемесяный процентный платёж хотя бы на один день, с ними случалась жуткая истерика. Они угрожающе размахивали руками, орали, выли как зловещие мертвецы, угрожали, требовали немедленно вернуть все свои инвестиции, покинуть Экссон и убираться в Волгоград, словом, вели себя неадекватно. И это в те благополучные времена, когда у меня не было проблем и задержка была вызвана каким-нибудь незначительным сбоем. Чего уж говорить про ситуацию, которую я имел в феврале 2005-го. Владимир вцепился в меня мёртвой хваткой, не оставляя в покое ни на минуту. Он доставал меня на заводе, а когда мы уезжали с работы, то беспрерывно звонил на трубку. А если я пропускал очередной звонок, то, дозвонившись до меня, он начинал истерить. И успокоился лишь тогда, когда я отдал ему все деньги… но ему на смену тут же пришёл его брат Игорь…
Ежечасно, ежеминутно мне грозило разоблачение – как только понадобятся деньги, я был обязан их перечислить. При общении с компаньонами я чувствовал себя, как живой петух на вертеле. Система Банк-Клиент (Международного Московского Банка) была установлена только по Экссону, и компаньоны в офисе видели все деньги, счета остальных фирм находились во Внешторгбанке, выписки которого никто не проверял (но я на всякий случай их подделывал).
Меня поддерживали обломки решительности, алкоголь и антидепрессанты, которыми меня пичкала Мариам. Я забросил спорт и вечерами, когда уже мне не грозила опасность разоблачения, я лежал в своей комнате, укрывшись «тревожным халатом» (так Мариам называла огромный узбекский халат, подаренный кем-то на день рождения), и размышлял о своих скорбных делах. Я жил и двигался точно окруженный лёгким туманом, лишавшим предметы и людей резкой отчетливости контуров; засыпал и просыпался с этим ощущением тревоги и предчувствия катастрофы.
Итак, я перестал заниматься делами – у меня просто не было возможности. Мне ежечасно приходилось оправдываться перед компаньонами, кредиторами, поставщиками, перед всеми, кому я был должен. Долги росли. Я уже не просматривал отчёты, пересылаемые по электронной почте из Волгограда. Единственное, что меня интересовало – это движение по расчетному счету. В пять часов, перед закрытием банков, я давал распоряжения о платежах таким образом, чтобы как-то продержаться следующие полдня, и ехал домой. Дома я ложился на диван и смотрел в потолок, не в силах сосредоточиться, чтобы что-то предпринять. Единственный, кто мог вывести меня из мрачного оцепенения, сковавшего по рукам и ногам, был сын. Когда он подходил и просил поиграть с ним, я безропотно вставал с дивана и шел за ним, семенившим по квартире с проворством юркого мышонка.
На фоне принимаемых антидепрессантов у меня начались галлюцинации. Смутные и тягостные видения кружились в воздухе, часто я не понимал, что со мной происходит. Голова горела, зубы стучали, меня знобило и тут же бросало в жар. Я видел какие-то страшные лица, проплывавшие мимо, и не успевал разобрать, кто передо мной. Чего от меня хочет толпа чужих людей, наряженных, как в маскараде? Что-то горячее и тяжелое давило мне на грудь, я тяжело дышал и в ужасе отбивался. И сквозь окружавшую меня муть до меня доносился требовательный женский голос, и нестерпимый блеск проступал через эту плотную муть. То был знакомый голос, в нём было нечто вроде необъяснимого, почти электрического очарования, но раздавался он не из прежней жизни, а из нового существования, в которое я плавно перетекал. Это бытие проходило в каком-то ином пространстве, ритм которого не соответствовал внешним обстоятельствам; и в этом сравнительно спокойном существовании было чрезвычайно мало вещей, имевших одинаковое значение, одинаковую ценность, одинаковую протяженность во времени, словом, некоторую аналогию с тем, что происходило вне меня. Жизнь представлялась проходящей в трёх измерениях, в каждом из которых она была иной, но, попадая в одно, я ничего не привносил туда из другого.
В первом я – всё ещё преуспевающий делец, успешный человек, в модной одежде на дорогой машине, денди, супермен, эмблема выплеснутой сексуальности. Находясь рядом со мной, люди чувствовали себя гораздо более остро, эрегированно, эмоционально, уверенно – как крепко сжатый кулак. Моего расположения всё ещё искали многие люди, просились на работу, уговаривали, чтобы я решал им вопросы, составил протекцию.
Другое измерение – это мир мгновенных и сильных сожалений, в котором я – мятущийся неуверенный слабак, спрятавшийся за ширмой мнимого благополучия, пытающийся купировать приступы гамлетизма алкоголем, транквилизаторами, и разными сомнительными удовольствиями. Мне не давали покоя постоянно допускаемые мной просчёты, о которых никто не знал. Я понимал последствия своих ошибок, и это усиливало мою депрессию. Чтобы скрыть истинное положение дел, мне приходилось прибегать к подлогам, фальсификации; а запутавшись в расчетах, я утрачивал связь с реальностью. Со временем разница между внешним шиком и реальным состоянием становилась ошеломительной, выражение лица становилось всё более уверенным по мере того, как денежное положение делалось безнадёжнее. Все видели мощный подъём вместо стремительного падения по спирали. Я понимал, что нужно выкарабкиваться, но выбирал таких спасителей, что всё становилось ещё тяжелее. Некоторые люди, которых привлекала моя харизма, полагали, что смогут превратить хаос моей жизни в надёжное капиталовложение; но узнав даже малую часть моих проблем, рвали со мной все связи и распространяли слухи, которые вредили моей репутации. Моё существование – это существование в бесформенном и хаотическом, часто меняющемся мире, который приходиться чуть ли не ежедневно строить и создавать, в то время как люди разумные живут в мире реальном и действительном, давно установившемся и приобретшем мертвенную и трагическую неподвижность, неподвижность умирания или смерти.
Ощущение существования в этих двух измерениях – чувственное и бурное, в отличие от третьего. Я развил способность преподносить окружающим смоделированную действительность, и благодаря умению оперировать воображаемыми, никогда не происходившими вещами, был создан этот мир. И, всё происходящее в этом мире обладало соблазнительностью, несвойственной двум другим измерениям; это словно оазис покоя после пустыни волнений. Единственной реальностью этого мира был купленный мной участок в Абхазии – до которого, наверное, я никогда не доберусь.
Я подробно представлял всё, что меня окружало в этом воображаемом мире, особенно дом. В архитектуре дома отчетливо видны элементы модернизма: плоские кровли, гладкие поверхности наружных стен, большие стеклянные плоскости, лаконичность объема. Что касается материалов, то это нестандартное сочетание дерева, стекла и камня. В рисунке фасада читается определенная суровость. Дом ориентирован на окружающий ландшафт и приоритетный вид из окон. Так как дом стоит на участке со сложным рельефом (в горах) с большим перепадом высот, то распределение функций по этажам отличается от обычного. Центральную часть занимают лестничные холлы, объединённые винтовой лестницей. Таким образом, лестница является центральным элементом, на который нанизаны все этажи и мансарда. Несущая колонна облицована гранитом, ступени сделаны из беленого дуба. Функциональные зоны распределены по вертикали: на первом этаже находятся бассейн, сауна, технические помещения и гостевая комната, на втором – личные апартаменты членов семьи, а третий этаж предназначен для дневного пребывания и приёма гостей. Перемещение людей по дому осуществляется не снизу вверх, как это бывает в домах с обычной планировкой, а сверху вниз. В интерьерах жилых комнат важную роль играет цвет. Из всей палитры выбраны самые чистые, локальные цвета: голубой, розовый, желтый, красный, зеленый. Особенно экстравагантно выглядят апартаменты хозяев. Часть этого помещения, выполняющая функцию мини-гостпной, выкрашена в голубой цвет, а стены в зоне спальни – ярко-розовые. Зато интерьер гостиной почти монохромен. Стены сложены из тонированного кирпича, на полу – паркетная доска из бука. Гостиной свойствена гигантомания: гранитный портал камина и гигантские воздуховоды поражают своими циклопическими размерами, отделка стен местами выполнена из цельных мраморных плит. Третий этаж дома имеет два уровня, благодаря чему столовая и кухня воспринимаются в едином пространстве гостевой зоны достаточно обособленно. Кухня, встроенная в своеобразную нишу, имеет линейную композицию. Пол в столовой и кухне облицован плиткой из бразильского сланца, этот камень имеет красивую «шелковистую» текстуру с перламутровыми прожилками. Палитра детской комнаты построена на контрастном сочетании желтого и цикламенового цветов.
Дом расположен на склоне, поэтому на каждом этаже предусмотрен выход на террасы.
Со стороны подъездной дороги дом выглядит двухэтажным. А со стороны искусственного пруда, к которому обращен главный фасад, он трёхэтажный. Гараж сделан в виде пристройки, ворота смотрят на подъездную дорогу.
Для работы в апартаментах хозяев оборудована студия, окно между ней и спальней подчеркивает интимность творческого процесса. Перегородки, ограждающие студию, светлые, а несущие стены выкрашены в темно-серый цвет, мебель – темно-бордовая в сочетании с ярко-красным. Это настоящая медиатека, здесь можно не только писать книги, но и снимать реалити-шоу. Многим людям интересно и приятно общатсья с Андреем Разгоном, так почему не увеличить аудиторию общения за счет книгопечатания, видео, и интернета?! Реальным людям нужны реальные истории: как заработать и потратить деньги – весело и в своё удовольствие. Ведь не зря гуру современного менеджмента заявляют, что для человека главное – это ходить по магазинам и трахаться.
Кроме студии, есть другая, гораздо более обширная творческая лаборатория – это завораживающая природа вокруг. Дом находится в лесу, но при строительстве ни одно дерево не пострадало. Лесные красавцы обступили усадьбу со всех сторон, их вершины теряются в синеве. Из окон главного фасада, и с террас открывается вид на горы – высокие хребты виднеются за лесом в глубоком отливе неба. Их вершины, окутанные полупрозрачной дымкой, выглядывают из-за пологих отрогов. Всюду видны глубокие провалы, нагромождения разрушенных скал. Облака пристают к вершинам, как сказочные корабли, и бороздят синь, сдавленную мрачными утесами. Золотом блестят туманы, сползающие с крутых отрогов, точно волна волос.
Вокруг хребта шумят множество рек и речек, вытекающих из вечнотающих снегов. Шумные потоки вырывают в земле глубокие ложбины и силой разрывают цепи лысых и чёрных гор, образуют ущелья, а вырвавшись на раздольную плоскость, своевольно катят по ней свои струи.
…Вот такие видения роились в моей голове, и эти мечты о спокойной жизни в горах на природе стали своеобразным наркотиком, спасавшим мой мозг от обрушения, не позволявшим мне сломаться под гнётом внешних обстоятельств.
…4 марта, в день отъезда, с неба сыпал мокрый снег, и в промозглой сырости под порывами леденящего ветра я шел утром из дома на остановку, не будучи уверен в том, что поездка в Вену состоится. На следующий день, в субботу, которая была объявлена рабочим днем, я должен был снять со счета во Внешторгбанке три миллиона рублей и передать Владимиру для расчетов с клиентами. Денег на счете не было, значит, оставаться в Петербурге я не мог. Ехать тоже не хотелось – на конференции в Вене должны были присутствовать клиенты из Ростова и Ставрополя, которым Ирина пообещала, что я передам им комиссионные. С другой стороны, ехать было необходимо, так как от предстоящей поездки зависел выигрыш в тендере, а от этого выигрыша зависело всё на свете.
Больше всего мне хотелось отключить телефон и поехать в Волгоград, на свадьбу к брату, которая, по совпадению, была намечена на следующий день. Кое-как отработав на заводе, я поехал в офис Северного Альянса, разгрёб самые горящие дела, затем пошёл во Внешторгбанк и снял себе немного денег на дорогу. После чего поужинал в греческой таверне «Олива» на Большой Морской улице в компании Рената и Урсулы, и отправился на Московский вокзал. Приехав туда в половине восьмого вечера, взяв билет на восьмичасовой поезд до Москвы, я сел на лавочку напротив касс и задумался.
«…Марина!» – вдруг вспомнил я. Завтра утром она будет ждать меня в Шереметьево. Вебер настолько расщедрился, что оплатил поездку нам обоим. Она не поймёт, если я не поеду, а победа на тендере зависит от неё почти на 100%: ОКБ и онкодиспансер – это её клиенты, Чернова и Патрушев, главврачи этих медучреждений, доверяют ей. Так что без вариантов – я должен ехать. Дрожащими руками, вынув из кармана телефон, я стал набирать номер Владимира. В голове стоял мрачный сумбур, обрывки неясных мыслей проносились, как в тумане. Я не знал, что говорить. Если Владимир не разрешит мне ехать – мне крышка! А он имел право запретить мне прогуливать рабочий день.
Услышав в трубке бодрый голос Владимира, я на мгновение лишился дара речи.
— …Алло, витиеватый! – кричал Владимир. – Ты чем там занимаешься? Тёлочек снимаешь на Невском?
Настенные часы показывали 7-40. Я нашел в себе силы пошутить:
— Семь сорок, Вов. Твое любимое время. Я звоню с вокзала, мне надо ехать в Вену…
Беззлобно выругавшись, Владимир напомнил о завтрашнем съёме денег и потребовал объяснений.
Голосом ясным, сильным, неузнаваемым мной самим, я дал желаемые объяснения, намекнув, что возврат заёмных средств Игорю во многом зависит от сделки, судьба которой, в свою очередь, зависит от поездки. На замечание о том, что следовало заранее позаботиться о доверенности на съём денег для другого человека, я возразил, что виза получена только сегодня, и до последнего момента было неясно, состоится ли поездка.
Владимир разозлился:
— Вечно ты всех ставишь раком! У тебя всё решается в последнюю минуту, на подножке поезда.
Смягчившись, он добавил:
— Стопудово ты едешь к брату на свадьбу, как я раньше не догадался!
Я принялся убеждать, что это не так – и откуда только взялись доводы и силы, чтобы донести эти доводы до адресата.
Часы показывали 7-52.
— Позвони ему, скажи, что приедешь на свадьбу в воскресенье, – не унимался Владимир. –
Завтра снимешь деньги и вечером спокойно уедешь в Волгоград.
— Володь, виза! Виза и билет Москва-Вена!
— Ты уверен, что у тебя есть виза и билет Москва-Вена?!
Я решил использовать присущий Владимиру азарт игрока:
— Давай забьёмся: если у меня не будет этого, ты получишь тысячу долларов!
— Покажешь паспорт с отметкой вместе с посадочными талонами, – оживился Владимир, – а то вдруг ты никуда не полетишь, имея на руках билеты!
…Я уже бежал по перрону. Проводница закрывала дверь, когда я подлетел к вагону. Стоя в тамбуре, я позвонил Мариам и сказал, что уезжаю. Выдержать её упреки оказалось так же сложно, как недовольство Владимира. Поговорив с женой, я зашёл в свое купе, лёг на полку и мгновенно заснул.
Выйдя в начале пятого утра из вагона, я не мог понять, куда попал. Вокруг была какая-то непривычная обстановка, и я засомневался, в Москву ли приехал. (Просто так уже бывало – однажды я умудрился сесть не в тот самолёт, и, только оказавшись на борту, обнаружил ошибку. Пришлось выбираться и бежать бегом через всё лётное поле обратно к терминалу).
Сейчас, выйдя в город, я прочитал вывеску на здании вокзала: «Курский вокзал», увидел машины с московскими номерами, и успокоился. (обычно я ездил поездами, прибывающими на Ленинградский вокзал). Я подошёл к таксистам и спросил, сколько стоит добраться до Шереметьево-2. Мне зарядили такую сумму, что я невольно отшатнулся и мои ноги сами собой зашагали прочь от этих наглых бомбил. Вдогонку мне понеслись крики, что, мол, в это время никто не повезёт меня в аэропорт за меньшую сумму, что в этом глухом месте совершенно невозможно поймать мотор, и так далее. Я дошёл до Садового кольца, и, едва поднял руку, как передо мной остановился частник, который довёз меня до аэропорта и взял за извоз в четыре раза меньше, чем с меня попросили таксисты на вокзале. В аэропорту я первым делом поменял рублёвую наличность на евро в обменном пункте, устроился в кафе и стал ждать Марину.