Утром второго сентября я проснулся, как обычно, в шесть. На ходу позавтракав, поднялся на третий этаж, облачился в санпропускнике в защитный костюм, и прошёл в грязную зону. Реанимация находилась в конце коридора. Примерно в середине до моего слуха донеслись громкие стоны. Я ускорил шаг. До острой боли в ушах я ощущал страдания матери. Вбежав в АРО, я бросился к ней. Стонала она, и издаваемые ею звуки были ужасны, казалось, они шли не от неё, а транслировались через неё из киностудии во время съёмок фильма ужасов. Она лежала на спине, голова повёрнута вправо, в сторону входа, маска съехала набок. Сатурация на мониторе 68%. Я прижал маску плотно к лицу, поправил воздуховоды от дополнительных концентраторов, повернул мать на правый бок… пытаясь сдвинуть дальше на живот.
— Как ты?! Что с тобой?!
Она была в сознании, что-то отвечала, опять же, не своим голосом, каким-то животно-утробным, я вообще не понимал её.
Раздышавшись, подняв сатурацию до 78%, она более менее отчётливо, уже своим голосом, сказала, что опять не спала ночь, Мелатонин не помог.
— Мы не можем дать тебе что-то серьёзное, оно усыпит тебя навсегда! – в отчаянии сказал я. – Все сильнодействующие препараты угнетают дыхание, противопоказаны при дыхательной недостаточности…Постарайся лежать на боку… на животе… и держи плотно маску, дыши кислородом!
Убедившись, что она лежит стабильно и сатурация не опускается ниже 85%, я поднялся к отцу на четвёртый этаж. Поставил разогревать бульон, вытащил из холодильника красную икру, стал делать цитрусовый фреш с перепелиными яйцами.
Выслушав мою сводку о состоянии матери, отец покачал головой и задумчиво произнёс:
— Когда она только зашла в палату… в день поступления… сказала, что никогда уже отсюда не выйдет.
На несколько мгновений я замер, перестав жать грейпфрут.
— Что?! Как она сказала?!
Прошла целая вечность, пока он выдал ответ:
— «Я уже отсюда не выйду».
Собрав всё приготовенное, я спустился на третий этаж, в реанимацию. Предложил матери поесть в постели, приподняв головной конец. Она отрицательно мотнула головой и слабо махнула правой рукой в сторону ножного конца кровати. Я помог ей снять маску, усадил на край кровати, стал кормить… не прожевав и ложки икры, она посинела и стала заваливаться на бок… на одной назальной канюле сатурация упала до 60%!
Пришлось возвращать её в лежачее положение. Раздышавшись на боку, на трёх концентраторах, она подняла сатурацию до 75%. Дождавшись, когда сатурация поднимется выше 80%, я повернул маму на спину, поднёс к её лицу стакан с бульоном, трубочку от которого сунул под маску. Она немного отпила и выплюнула трубочку. То же самое с фрешем. Повернув её на бок, поправив маску и дополнительные канюли, я сказал, что должен идти на утренний рапорт. Ей хватило сил только на то, чтобы моргнуть глазами в ответ. Я смотрел на неё и не узнавал знакомое дорогое лицо. Искажённое страданием и страхом, оно поблекло, как сорванный цветок жухнет и теряет яркие переливы красок, придававшие только что окружающей природе очарование безоблачного дня. Было утро, но оно ощущалось, как сумерки. Я с ужасом почувствовал, как призрачно человеческое существование и как жестока явь.
Уходил я от матери на рапорт к главврачу, как в тумане, а после рапорта сразу поспешил обратно в реанимацию. В моё отсутствие её очередной раз, на кислороде, возили на томограф… результат удручающий – отрицательная динамика, объём поражения лёгких более 75%, КТ-4.
Началась наша обычная рутина – попытки покормить-попоить, приём лекарств, отхаркивание мокроты, ворочанье с боку на бок, налаживание съехавшей кислородной маски и воздуховодов от дополнительных концентраторов, отслеживание показателей сатурации, АД и пульса. И ответы на телефонные звонки беспокоящихся родственников, подруг и знакомых матери. Двое меня конкретно взбесили – выступили с наездом, типа, что за больница такая, что за помощь такая, что человека вылечить не могут, поэтому надо переводить в другую больницу… и прочая, и прочая… Поначалу я отвечал спокойно, мол, испробованы все средства, что применяются сейчас для лечения вирусной пневмонии, мать постоянно под капельницей, с утра и до позднего вечера, уход наилучший, я постоянно при ней, санитарки проводят регулярную гигиеническую обработку тела, делается всё возможное и невозможное… но после требования перевода в другую больницу и\или подключения внешних консультантов, меня прорвало:
— Ты что, считаешь, что я сознательно убиваю свою мать!? Думай головой, что говоришь!!!
После этих слов я прекратил разговор и заблокировал номер звонившего.
Хорошо, что напомнили про внешних консультантов. Всех реанимационных пациентов консультировали главные внештатные специалисты – реаниматолог и пульмонолог. Я открыл программу «Инфоклиника» и внимательно изучил их записи.
Днём произошло ЧП – сгорела розетка. Реально задымилась. Я едва успел выключить пилот и вытащить из неё штепсель. Соответственно, выключились материнские концентраторы и концентратор соседки по палате. Я позвал медсестру.
— Бывает, – сказала она, – проводка старая, – и оперативно подключила аппаратуру к специальной аварийной розетке, после чего вызвала электрика.
Несколько минут без кислорода, и сатурация у матери упала до 60%. Когда подключились к аварийной розетке, сатурация восстанавливалась до 75-80% в течение примерно десяти минут.
Каждые два-три часа я ходил к отцу в палату, чтобы сменить резиновые перчатки, снять очки и респиратор, расстегнуть защитный костюм, подышать свежим воздухом… поесть, в конце концов. Он сообщил, что лечащий врач готов уже его выписать, потому как на контрольной томограме отмечается положительная динамика, анализы хорошие. Когда я вернулся к матери, сказал ей об этом. Она тут же позвонила ему и велела оставаться, ждать её возвращения, он ей будет нужен, чтобы ухаживать за ней, пока она будет находиться в палате после реанимации.
Мы обсудили ближайшие два дня. На следующий день, 3 сентября, в пятницу, у меня по графику было ночное дежурство в больнице №3, с 16-30 до 08-00 следующего дня. От этого дежурства мне удалось отказаться. 4 сентября, в субботу, у меня было суточное дежурство в больнице №2, и от него отказаться или поменяться проблематично. Поэтому, сюда придёт младший брат.
Мама запротестовала: «Нет! Он принесёт заразу в дом, заразит детей!!!»
Я возразил: он уже был здесь в грязной зоне, к тому же, они всей семьёй переболели зимой и весной (непонятно чем, правда, но есть подозрение, что это был Ковид в лёгкой форме).
— Я справлюсь, всё нормально, – заявила она.
И тут же стала звонить брату:
— В субботу поедешь на дачу, срочно надо сделать…
И посыпались указания: полить весь сад, собрать урожай, положить сушить под навес боярышник, яблоки разложить по ящикам, сходить к соседке и передать ей то-то и то-то… и прочая, и прочая…
Мне пришлось препоручить заботы о матери моим людям, медсёстрам и санитарке, которые должны были дежурить 4-го сентября. Они уже у неё были и знали, что надо делать.
Разговор с младшим отнял у неё много сил. Она захрипела. Маска съехала в сторону и застыла, дополнительная канюла вылетела из-под маски. Сатурация снизилась. Я поправил маску, помог повернуться на бок, стал следить за сатурацией.
То, что происходило на моих глазах, не укладывалось ни в какие рамки. Мама всегда была здоровым деятельным человеком. Она была силой, объединяющей всех членов семьи. Каждое утро начиналось с обзвона – ей нужно было знать, кто чем занят, у кого как дела, с каждым нужно переговорить, дать совет, порешать вопросы. Это касалось всех без исключения родственников, и не только ближайших. И не только родственников. Многочисленные друзья-подруги, бывшие коллеги по работе, соседи, и так далее. Со всеми были какие-то дела, всем она помогала. Помнила все даты, у кого когда день рождения, всех поздравляла, дарила подарки. И все эти люди сейчас звонили ей, на её телефоне были сотни пропущенных вызовов. Кто знал номер моего телефона, звонил мне.
— Состояние стабильно тяжёлое… – отвечал я, глядя на искажённое муками лицо лучшей из матерей.
Она ведь всё понимала, всё чувствовала, сознание не было угнетено или помрачено. Какой мощный разум… но силы совсем покинули её.
Как-то раз, в прошлом году, она вдруг сказала, что чувствует в себе огромный умственный и эмоциональный потенциал, что способна делать большие дела… но телесная оболочка очень слаба… вот если бы этот мощный дух в новую здоровую оболочку переместить…
Я тогда очень удивился, она не выглядела какой-то слабой, всегда активная, энергичная, всегда в движении. И уж тем более, была бесконечно далека от образа мерзкой капризной бабки из числа тех, что вызывают «скорую помощь» по 10 раз в стуки, штурмуют поликлиники и приёмные отделения больниц, выносят врачам мозги, требуя немедленной госпитализации, требуя немедленно «поставить капельницу»… обещая умереть здесь и сейчас, если не положат на койку и не поставят капельницу.
— Ага, умрёте, одни обещания… – в таких случаях говорю я. – Никто ещё тут не умер.
Одна родственница больше тридцати лет вот так вот обещала умереть, сколько её помнил, она всегда изображала умирающего лебедя, всегда была при смерти. Как начала в пятьдесят лет умирать, так до последнего держала марку и умирала. И в 82 сдержала, наконец, обещание – умерла таки. Вымотав до предела всех родственников своими жалобами и капризами.
Объясняя свои слова по поводу «слабости телесной оболочки», мама сказала:
— Тело дряхлеет, мышцы стали дряблые, слабые… суставы болтаются…
Я отметил, что на масштабах деятельности это «дряхление» никак не отражается, а если отражается, то в виде увеличения количества дачной растительности, и, соответственно, урожая. Полемизируя со мной, она сказала: «Но какой ценой!», пожаловалась, что устаёт, КПД падает, то, что раньше давалось легко, теперь достигается большими усилиями. Мы с братом многократно просили её сократить до минимума дачную активность, но куда там – за последние два года на даче появились два искусственных пруда, один для купания, второй для выращивания лилий (по примеру соседей, которые занимались эти профессионально и через интернет продавали лилии за границу).
С отцом у них были невероятно сложные отношения. Мы с братом были свидетелями многочисленных жутких скандалов. Обстановка в семье была адовой. Отношения родителей более менее стабилизировались последние двадцать лет. И стали хорошими (до идеала было далеко!!!)… всего лет несколько.
Эти семейные разборки негативно воздействовали на мою нервную систему, равно как и брата, но никак не влияли на объём оказываемой нам поддержки. В семьдесят лет, когда давно пора уже полномасштабно получать от детей (и внуков!) помощь, родители продолжали сами её оказывать нам. Стыдно признаваться в этом… но что можно противопоставить мощнейшей энергетике моей мамы, которая никогда ни о чём не просила… максимум – забрать её с дачи с вёдрами урожая, при условии, что большая часть урожая предназначалась детям и внукам… а только постоянно что-то давала, решала вопросы, нянчилась с внуками, собирала мне контейнеры еды, и прочая, и прочая… Мы с братом не были 100% акцепторами родительской помощи, мы помогали им тоже, на бытовом уровне, ремонт их квартиры, дачные работы, оплата санаториев… но как мало, как мало по сравнению с тем, что дали они нам!
Неизбежно было думать об этом, находясь в реанимации рядом с матерью, глядя на её мучения, слыша её стоны.
— Что ещё я могу сделать, чтобы спасти её?! – беспрерывно думал я.
И я радостно откликнулся на предложение одного нашего доктора сделать эндолимфатическую инъекцию препаратов из её листа назначений. Он прошёл обучение по этой методике, больше года успешно практиковал её в нашей больнице, осложнений не было.
Во второй половине дня, в начале пятого, он пришёл в реанимацию… больше получаса мы искали работающий инфузомат(!!!) Наконец, нашли, отрегулировали, и он под местной анестезией сделал прокол в область мечевидного отростка грудины, и через инфузомат были введены растворы Цефоперазон-Сульбактама, Траумеля и Полиоксидония.
Мама беспокойно себя вела, давление повысилось до 150\90, пульс до 120. Пришлось дать ей Капотен и Бисопролол.
Давление и пульс никогда её не беспокоили. Всю жизнь она была гипотоником, её АД никогда не поднималось выше 115\70. После 60-ти стало повышаться до 140\85, не более того. Гипертонической болезни у неё не было как таковой, в отличие от отца, для которого АД 160\90 было нормой. Сейчас в больнице максимальной АД, зарегистрированное на мониторе, было 155\95, пульс 125.
Процедуру она перенесла хорошо… наивно было бы ожидать значимого улучшения состояния, учитывая абсолютную бесполезность фуфломицинов Траумеля и Полиоксидония, но я надеялся…
В начале седьмого приехал брат, привёз новую питательную смесь – ту же Нутридринк, с бомбовым составом питательных веществ, но в порошке, и не такую приторную, как в прошлый раз. Я его встретил, провёл в больницу, мы сделали литр готовой смеси, прошли в реанимацию, попытались скормить маме, просунув трубочку под кислородную маску… бесполезно, она сделала несколько глотков и на этом всё.
Он свозил меня домой и обратно в больницу, я передал ему в стирку накопившееся бельё, чистого у меня практически ничего не осталось. По дороге мы обсуждали только одно – что ещё сделать, чтобы спасти мать. Он не сидел сложа руки, обращался куда только можно, в том числе по моим наводкам, сам то я был не выездной, жил в больнице. Но все светила говорили одно и то же – всё те же советы в рамках официальных методических рекомендаций по лечению COVID-19. Всё то же самое, что уже присутствовало в листе назначений мамы.
Вечером она вела себя спокойно… но лучше бы она буйствовала и металась по кровати, как в предыдущие дни. Силы её были на исходе, она угасала. Она не могла нормально говорить, вместо речи были какие-то утробные звуки.
В начале двенадцатого ночи она выдала что-то похожее на речь… другой бы не понял, но я разобрал: «Ты устал, иди отдохни».
— Как же я могу находиться где-то ещё, кроме как рядом с тобой сейчас?!
Мама разговаривала со мной, но её глаза смотрели куда-то поверх меня, в них притаилось что-то неуловимое. У нас всегда была полное взаимопонимание и гармония, но сейчас было как-то не так.
Она продолжала настаивать, насколько это было возможно при её слабости. И я ушёл… к отцу в палату, там пересидел какое-то время, снял респиратор, перчатки и очки, расстегнул защитный костюм, умылся, принял грамм 200 водки, потом привёл себя в полный противовирусный порядок и пошёл в реанимацию… присел на стульчик напротив материнской кровати… мама не заметила, как я подошёл… когда она закашлялась, я обнаружил своё присутствие, забрал у неё салфетки с мокротой, дал ей чистые, наладил ей съехавшую набок кислородную маску.
Так я дежурил возле неё примерно до двух ночи, следил за монитором, потом, как обычно, наказав медсёстрам не спускать с неё глаз, пошёл в чистую зону, в свою бендежку, накатил ещё сто грамм и лёг спать.
