А меня подстерегала пустота и печаль. Меня всё больше тревожили сомнения, блеснёт ли ещё моё время? Мама всегда поддерживала все мои начинания.
В таком же состоянии находился мой брат… да и все остальные. Мы все пребывали в какой-то пустоте: как быть, что дальше с нами будет?!
Ни я, ни кто-либо другой из родственников, не представлял, на каких оборотах мама шла по жизни. Это было за пределами нашего понимания. После её ухода осталась пустота. Мы все общались друг с другом, но главные отношения связывали каждого из нас с матерью. В нашей семье она была центром, мы спицами, а наше семейное хозяйство – протектором.
Дом, дача, применение каждой ягодке, каждой фруктине, где что сделать – знала только она. Она заготавливала чудо-снадобья на меду – с имбирём, алоэ, лимонником и так далее. Заготавливала банками и снабжала всех родственников (+ сыну отправляла ящики с овощами-фруктами и домашними закрутками). А теперь в родительском доме тишина. Отец часами сидел в своём кабинете, уныло ссутулившись, и не выходил встречать нас с братом, как обычно, когда мы приходили (до этого открывал дверь, когда слышал сигнал домофона, и встречал в прихожей).
Трагический уход матери стал первым в моей жизни настоящим стрессом… те стрессы с банкротством и уголовными делами просто чепуха. Брат, и до этого не воцерковленный, окончательно разуверился в пользе религии. Если есть на самом деле некий бог, почему он забирает самых лучших в самом расцвете сил, вместо того, чтоб забрать самых ничтожных?! Урод он конченый после этого.
В этот период парализующего горя и отчаяния меня не оставляла в невероятной кручине Мариам. Она звонила по несколько раз на день, подолгу разговаривала со мной, и её поддержка очень помогла мне. Если бы она могла спасти меня от себя самого… Я смотрел на себя в зеркало и видел помятого хмурого человека. Испытывая непомерную горечь, я поник, будто тяжесть обвинений самого себя придавила меня.
— Что я упустил, что сделал не так?!
Меня душили слёзы, эти чёртовы слёзы, целый водопад слёз. Я давал им волю, потом вытирал их полотенцем, но не чувствовал себя лучше. Раньше я был уверен, что мои слёзные железы давно, в далёком детстве, атрофировались, а может, их и не было вовсе.
Кто виноват в смерти матери?!
Я привёз её в больницу, я отвечал за её здоровье. Я потерял зоркость и устремился по пути предложенных Минздравом «Методических рекомендаций», составленных тупорылыми болванами. И оказался бессилен.
Как произошло то, что я и в мыслях не допускал?! В какие бессонные ночи и слишком просветлённые дни я потерял нить своих трезвых раздумий? И куда исчезла моя настороженность? Разве я когда-либо доверял всецело даже себе? Почему же так безотчётно не усомнился в правильности назначений докторов нашей больницы? Они говорили: «Так надо, так положено, иного пути нет!», а я им верил.
В какой же роковой час обязанный перед матерью превратился в наивного дурачка, заискивающего перед некомпетентными докторами? Почему же, обдумывая сложные ходы жизни, я не предугадал и такую чудовищную возможность? Почему покидал реанимацию, почему не спал рядом с матерью в кресле?! Почему доверял медперсоналу, которому на всё плевать?! Почему не настоял на переводе на ИВЛ? Даже если бы это не спасло мать, она была бы седирована и не мучалась. Её немыслимые страдания до сих пор стоят у меня перед глазами.
Так размышлял я в те дни. И был безучастен ко всему происходившему. По утрам с трудом поднимал отяжелевшую голову от подушки, и как бы нехотя исчезали мрачные видения ночи. Вот несколько снов, что я запомнил.
- Мама позвонила и попросила, чтобы я её забрал (всё происходило после её смерти). Я удивлённо ответил: «Хорошо… а ты где?» Она что-то ответила, и я поехал… Прибыл на реку, там к берегу был пришвартован корабль, что-то наподобие баржи. Вся палуба была в цветах, по центру стояла огромная кровать, на ней возлежала мама. Я бросился к ней: «Как ты сюда попала?!» «Он объяснит», – отвечала она. Я обернулся и увидел спускавшегося с неба на парашюте человека. Опустившись на палубу, он повёл меня в трюм. Мы долго искали свободное помещение, чтобы уединиться для серьёзного разговора, но тщетно, все каюты и залы были заполнены веселящимися людьми… потом я проснулся.
- Я пошёл с отцом в магазин. Пока он делал покупки, я ждал его возле машины. Тут появилась мама. Я бросился к ней: «Ты где была?!» Она ответила: «С другой бабушкой мы пошли в монастырь, там нас вылечили». Я открыл дверь машины: «Садись, сейчас поедем домой, мы все тебя заждались!»
- Мы где-то встретились с мамой и стали обсуждать последнюю неделю её жизни. Она призналась, что устала бороться и хочет быстрее умереть, чтоб не мучиться.
И прочая, и прочая… на протяжении года мама снилась мне каждую ночь. Проснувшись утром, я невидящими глазами вглядывался в окно… потом городской шум возвращал меня к обычным треволнениям дня, – я выпивал крепкий кофе и ехал на работу. Но оцепенение не проходило. Хотелось уехать куда подальше, чтобы не находиться в больнице, в которой произошла самая большая трагедия моей жизни, не видеть кровать в реанимации у окна, на которой умерла мать, не слышать человеческих слов, назойливых и докучных.
Никто меня не обвинял, все родственники говорили: «О, ты, молодец, ты сделал всё, что мог, и даже больше». Самое серьёзное обвинение в отношении меня исходило от меня самого: «Почему ты не спас мать!!!???»
Я видел её агонию, она умирала на моих глазах, а я ничего не смог сделать. Я жил с сознанием того, что совершил предательство, что я покинул маму в самый страшный, последний момент ночью с 5-го на 6-го сентября, малодушно спев ей колыбельную песенку, а она, будучи ещё в сознании, думала, что может рассчитывать на меня до конца. Я беспечно ушёл, отделавшись песнопением, не удержав родную мать на краю смертельного пространства, просто потому, что неопытен, некомпетентен, не имею интуиции, не могу ощутить холодную близость его.
И я ходил по знакомым врачам других больниц с копией истории болезни матери, консультировался, задавал вопросы. Все сходились во мнении, что лечение мамы было правильное, но при молниеносном течении заболевания, с 15% поражения лёгких до более чем 75% за несколько дней, да при таких анализах, что в последний день – шансов выжить практически нет. Вопрос о переводе на ИВЛ – дискутабельный. Никто мне не дал чёткий ответ: когда НАДО было переводить мать на ИВЛ?! Своевременно ли это было сделано? Если бы перевели раньше – она бы выжила? Никто не ткнул пальцем в определённом месте истории болезни со словами: «Вот в этот день и час НАДО было переводить на ИВЛ и подключать такой-то препарат! И тогда твоя мать бы выжила». Тем более, никто не сказал, чем надо было лечить Ковид, и как предотвратить его осложнения – тромбозы.
Медицина – самая туманная профессия. Медицина – фирма без гарантий. И по точности находится на втором месте после богословия. Медицинская терминология – это загадочный язык, непонятный даже врачам. Можно дать ответ на вопрос: «Как починить тостер?» Можно объяснить теорию хаоса. Но нельзя гарантировать починку больного человека, как нельзя объяснить практику хаоса, творящегося в медицине. Медицина – это вам не Кубик Рубика. Как вылечить человека – вопрос непростой. С какого бы угла ни посмотри, результат всегда может быть разным. Медицину можно чувствовать, логически объяснить невозможно. В звёздах куда больше смысла.
Вот вкратце анализ ситуации, проведенный сторонними экспертами:
«Если есть проблемы с кислородной подводкой, если трубы «неправильные», не того диаметра, то от аппарата ИВЛ толку нет. Если аппарат получает кислород от портативного концентратора, толку от него нет. Нужна подача кислорода от промышленного концентратора, либо из баллонов.
Маска СИПАП – должна быть «нормальной».
Человеческий фактор – возможно, реаниматологи дебилы, и не хотят нормально работать.
Если сатурация постоянно ниже 90%, шансов выжить очень мало. Надо было добиваться сатурации выше 90% любыми средствами.
Пациент должен спокойно лежать на животе с маской СИПАП. И тогда есть шансы выжить. Некоторые чувствуют дискомфорт, неудобство, от того, что маска давит. Начинают беспокойно себя вести, метаться, срывать маску, переворачиваться на спину – прогноз плохой.
После двух недель пребывания в маске на лице образуются пролежни. После выздоровления в отделении челюстно-лицевой хирургии делают иссечение некротических очагов, возможно пересадку кожи, на лице остаются рубцы.
Необходимо, чтобы пациент вёл себя спокойно и синхронизировал дыхание с аппаратом.
Механизм ковидной пневмонии – тромбозы мелких ветвей лёгочной артерии. Необходима грамотная антикоагулянтная терапия. Возможно, даже уход в гипокоагуляцию.
Инфузомат с гепарином в последнюю ночь 5-6 сентября – верное решение.
Ещё раз человеческий фактор: возможно, медперсонал не стерилизует кислородные маски, воздуховоды и ёмкости для жидкости для увлажнения кислорода в кислородных концентраторах и аппаратах ИВЛ. Ёмкости должны быть стеклянными, а не пластиковыми. Последние плохо стерилизуются. В эти ёмкости тупорылые медсёстры заливают водопроводную воду вместо стерильной дистиллированной.
Вот объяснение, почему быстро умирают молодые больные в относительно удовлетворительном состоянии, без сопутствующей патологии, которые пришли в больницу своими ногами. Им дали подышать кислородом из необработанного аппарата, они хапанули ядрёную внутрибольничную инфекцию, и их стали долбить абсолютно нерабочими препаратами, рекомендованными Минздравом, и закономерный итог – вывоз тела в чёрном пакете, кладбище, похороны.
Учитывая беспокойное поведение пациентки, отказ от прон-позиции, отказ от эластичных бинтов на ноги (что, собственно, и спровоцировало необратимую ситуацию вечером 5 сентября) – можно было сделать следующее. С самого начала седировать и переводить на ИВЛ. И делать всё, как положено – замотать ноги эластичными бинтами, полноценно кормить через зонд, и так далее. И тогда бы удалось её спасти… Но это не точно».
Помимо консультаций с докторами других клиник, я анализировал истории болезней пациентов. Особенно запомнился случай с матерью начмеда больницы №1. Заболела в сентябре 2021 года, сначала лежала в нашей же больнице, примерно 14 дней, потом была переведена в другой ковидарий (ничем не лучше нашего, оборудован даже хуже – нет томографа, причины перевода мне непонятны, вероятнее всего – более совершенная кислородная разводка… но скорее всего – в то время был уволен за пьянку один из реаниматологов, и начмед увезла мать от греха подальше в другую больницу), в котором пробыла 1,5 месяца, далее вернулась обратно в нашу больницу, в которой долечивалась примерно 14 дней. Возраст 73 года, факторы риска: избыточный вес, сахарный диабет, гипертоническая болезнь. Объём поражения лёгких более 80%. Но… течение болезни «плавное», субъективно она чувствовала себя лучше, не было скачков сатурации и пульса, она вела себя спокойно, дисциплинированно лежала на животе и в маске СИПАП синхронизировала дыхание с аппаратом ИВЛ.
В итоге она выжила.
В декабре 2021 года наш ковидарий прекратил принимать ковидных пациентов, находившиеся в нём больные были выписаны или переведены в другие ковидарии. И мы стали работать как обычная больница. В январе 2022 года один за другим уволились все наши реаниматологи, какое-то время мы перестали принимать тяжёлых больных и не оперировали, потом был принят новый заведующий реанимацией, который постепенно набрал новую команду. В августе 2022 года начмед отметила, что сейчас реанимация работает лучше, чем когда либо, а второй ковидный сезон август-ноябрь 2021 года вспоминается, «как страшный сон». Я вспомнил эти загадочные перемигивания на рапортах во время докладов реаниматологов:
— В палате реанимации состоит шесть больных, из них четыре на ИВЛ, двое на НИВЛ – один на СИПАП, один на хай-флоу.
— А на самом деле?
— Нусамизнаете…
В дневниках реаниматологов с 30.08. по 06.09. было указано, что сатурация у матери была стабильно выше 90%, и только в последнем дневнике, в котором был описан перевод на ИВЛ, сатурация значилась 60%. Тогда как, на самом деле, сатурация была в среднем 85%, и выше 90 поднималась эпизодически. В некоторых дневниках вообще было указано, что мать находилась на НИВЛ аппарата Гамильтон! Хотя, она всё время была на кислородных концентраторах, а аппаратов Гамильтон в нашей больнице никогда не было! Если бы кто-то стал проверять эту историю болезни, то у проверяющих появилось бы много вопросов…
Конечно, бардак творился не только в документах. И я знаю, что без моего присмотра мать не протянула бы и одного дня в нашей больнице, чего уж там, фабрика смерти ещё та. Но я за всем следил, и она должна была выжить!!! Я продолжал заниматься самоедством, несмотря на то, что Андрей-судья полностью оправдал Андрея-подсудимого. Шли дни, один за другим, отмеривая странное, почти призрачное время. Печаль не отставала, она, как назойливая тень, повсюду тащилась за мной. Я часто ездил на велосипеде на набережную, где подолгу стоял, молча следя за течением реки, точно ища в нём разрешения страшной загадки: куда ушла мама?
Потерю такого близкого человека, как отец или мать, невозможно понять и принять, однако, другая крайность – навечно погружение в горе – однозначно не была бы одобрена теми, по ком мы скорбим.
По прошествию года всё было передумано, всё осталось позади. Всё уплыло в реку забвения, по ту сторону простиралась пустота, владычествовал тлен. Заполнить пустоту было невозможно. Сейчас я возвожу вокруг неё границы. Вокруг неё много всего, целая галактика, которую предстоит исследовать. А пустота пусть остаётся. Я люблю её и чертовски по ней скучаю. Но мне нужно двигаться дальше. Продолжать жить.
